Песнь Огня - Уильям Николсон Страница 7

Госпожа Холиш пожаловалась:

– От такого быстрого хода у меня ноги гудят.

Креот ответил:

– Мадам, если поспевают коровы, можете и вы.

Не слишком ли жесткая отповедь для добряка Креота? Ведь именно он помогал нести госпожу Холиш, когда жителей Араманта угнали в рабство. Может, это муха?

Юная Пеплар Вармиш расхихикалась – не унять. Выяснилось, что они с подружкой Красой Мимилит всего лишь корчили рожицы братьям Клин.

Восьмилетняя Плава Топлиш в суматохе выбежала вперед и пошла рядом с Мампо. Как и остальные девочки, она обожала этого юношу, потому что он высокий, сильный, молчаливый и верит во все, что ему говорят.

– Мампо, – начала она, – а знаешь, что ты говоришь во сне?

– Нет, – ответил Мампо, – что?

– Ты говоришь: «Пинто фу-фу! Плава ням-ням!»

– Да ну? Интересно, с чего бы это.

– С того, что ты не любишь Пинто. А меня любишь.

Мелец Топлиш разыскал Плаву и принялся отчитывать за то, что она оставила свое место в колонне. Плава ткнула в него пальцем и заверещала:

– Мой папа – ужасное чудовище! Наверное, его укусила муха!

Так и вышло, что путешественники быстро перестали обращать внимание на детские забавы. Через час уже никто не присматривался к тому, как ведут себя остальные. Никого так и не укусили загадочные мухи, и мантхи приободрились. Дорога шла чуть-чуть под горку, поэтому идти было легче обычного. Горы уже видны, значит, долгий путь когда-нибудь закончится.

Гремели по камням колеса, цокали лошадиные копыта, и каждый погрузился в мечты о будущей жизни на родине. Креот, сожалея о своей недавней резкости, решил поделиться с госпожой Холиш своими мечтами.

– … Земли возьму чуток: куда мне больше, старику? Так, лужок-другой для животинки, с одного боку речка, с другого – море. Построю маленький домишко да коровник справлю, с видом на море. Лучше на восток. Чтоб по утрам доить и любоваться восходом. Клянусь бородой моего предка!.. Такой жизни можно позавидовать, а, мадам? Аромат парного молока, лучи рассветного солнца…

– Ну и сидите в своем стылом сарае, уважаемый. А я полежу в кровати.

– В кровати, вот как?

– У меня будет всем кроватям кровать! Мягкая, как пух, уютная, как гнездышко! И буду я лежать в своем гнездышке, как яичко, и мои бедные ножки больше никогда не заболят!

– Просто лежать – и все, мадам? И день-деньской ничего не делать?

– Ну, может, встану, чего-нибудь перехвачу на обед, постою на крылечке, покиваю соседям, доброго дня пожелаю. А потом снова в кровать!

Дубмен Пиллиш, тяжело ступая рядом с повозкой, начал рассказывать Редоку Зему о школе, которую устроит на родине. Редок Зем не поддакивал, но и не возражал, что Дубмен, бывший ректор, истолковал как согласие слушать.

– Уроки у меня будут радостью для детей, а не тяжким грузом. Ученики будут приходить ко мне и говорить, что именно они хотят выучить – например, песню. Ведь песни, которые выучил в детстве, никогда не забываешь, правда?

– Ну, не знаю, – протянул Редок Зем.

– А я им: «О, я вам помогу!» И научу их, например, песне «Наседка и цыплята».

Дубмен пропел неожиданно приятным голосом.

– «Куда вы девались, цыплятки, цыплятки? Ах! Ах! И ах!» Каждый «ах» означал, что из-за спины Пиллиша появился еще один пропавший цыпленок.

– Ну, я не знаю, – повторил Редок Зем.

Мампо шел впереди и о родине не думал. Нужно быть начеку. Да и мечтать ему не о чем. Мампо обернулся и задержал взгляд на Кестрель. Он любил ее, сколько себя помнил, знал каждую черточку подвижного скуластого лица, каждое выражение беспокойных глаз. Только вот Кестрель его не любила. Мампо смирился: кто он такой, чтобы надеяться на любовь Кесс? Правда, без нее тоже никак… Вместо мечтаний о будущем перед Мампо зияла огромная дыра. Жизнь юноши словно замерла: он не страдал и в то же время не мог быть счастлив.

Кестрель не заметила взгляда Мампо. Она беспокоилась о Сирей.

– Тебе нужно больше есть, – увещевала она подругу. – Нам еще долго идти.

– Еды осталось мало, – тихо отвечала Сирей. – Пусть едят дети.

– Тогда ты ослабеешь, и придется посадить тебя в повозку. Лошадям будет трудно.

– Тогда бросьте меня.

– Ты что, Сирей! Мы тебя ни за что не бросим!

– А зря! Я ведь не из племени мантхов. Я никому не нужна. Я даже… ну, ты понимаешь.

– Не красивая?

– Не красивая. Не принцесса. Я ничего не стою.

– Значит, все девушки, которые не красивы и не принцессы, ничего не стоят?

– Я не это имею в виду!

– Тобой все восхищаются, Сирей.

– Не все.

Кестрель не стала делать вид, что не понимает.

– И Бомен тоже.

– Он так сказал?

– Я знаю, что мой брат чувствует. Он ведь к тебе подходил, правда?

– Я шила. Он меня похвалил.

– Ну вот видишь!

– Кесс, перестань! Хоть ты меня не жалей!

На миг Сирей снова стала такой, как раньше. Кестрель ласково взяла ее под руку.

– Злая ты мне больше нравишься.

– Неправда! – Сирей заулыбалась.

– Ладно, признайся: ты не такая хорошая и скромная, какой хочешь казаться.

– Нет, такая! Я самая скромная в мире. – Эти слова вызвали у Сирей улыбку, и Кестрель улыбнулась в ответ. – Я принцесса Скромности. Я невероятно, поразительно, божественно смиренна. И умопомрачительно скромна. – Сирей покатилась со смеху.

Ланки обернулась и одобрительно посмотрела на нее.

– Так-то лучше, ласточка моя! И мне на сердце спокойнее…

– Сама ты злая, Кесс, – упрекнула подругу Сирей, немного придя в себя. – Вот что я из-за тебя наговорила!

– Больше не будешь морить себя голодом?

– Буду есть, что едят другие.

– Вот и хорошо.

– И все-таки, Кестрель, мне правда все равно, жить или умереть. Я говорю так не потому, что красуюсь. Мне стыдно, что я была такой… Вы, мантхи, любите своих близких, заботитесь друг о друге. Вы серьезные, внимательные и, самое главное, хорошие. Тихие, славные люди.

– По-моему, ты говоришь не обо всех мантхах, а об одном из них.

– Может, и так.

– У него тоже есть недостатки.

– Иногда мне кажется, он слишком часто грустит и держится особняком. А недостатков я не вижу.

– Спроси его. Он расскажет.

– Ой, нет, мне бы и в голову такое не пришло!