Та, что превращает время в пыль - Кармаль Герцен Страница 7

С первым письмом наша связь с Кристианом — если призраком, конечно, был именно он — будто окрепла. Однажды я услышала шаги в коридоре — такие громкие и отчетливые, будто бы наяву. Несколько секунд — и все исчезло. Воцарившуюся тишину спугнул отчаянный стук моего сердца. Я, как была, в тоненькой ночнушке, выбежала в коридор. Пусто. И хотя я боялась того, что могла увидеть, неожиданно для самой себя почувствовала разочарование.

Призрак не желал отвечать мне — или считал разговор исчерпанным, приняв мое извинение за чтение его писем, или же не мог прорваться сквозь завесу, разделяющие два таких близких и чуждых друг другу мира — мир живых и мир мертвых. Проходил день за днем, я с надеждой приходила в кабинет, в ожидании, что меня там будет ждать письмо — письмо, прошедшее сквозь призму времени и грань между двумя мирами. Пусто… Кипа писчей бумаги, а сверху — лишь одно мое слово. «Прости».

Странное дело — почему меня так огорчало его молчание? Откуда во мне это неуемное желание понравиться незнакомцу — призраку, в конце концов! Он мертв, я жива, так почему я так переживаю из-за прочитанных писем и того, что он — мертвый — подумал обо мне?

Не знаю, в какой раз я подумала о невидимом жильце своего дома, как вдруг увидела… его. Призрачный, полупрозрачный силуэт мужчины, тонкая бледно - голубая дымка, шлейф, сложившийся в эфемерную мужскую фигуру.

При свете дня это показалось неправильным, почти кощунственным. Как же так? Разве не ночь — время призраков? Разве они могут появляться при свете дня? И тут же ответила самой себе, мысленно усмехнувшись — а разве призраки умеют писать живым?

Он стоял от меня на расстоянии протянутой руки — и я ее послушно протянула, желая дотронуться, убедиться. Мгновение — и дух растаял, словно мое прикосновение его спугнуло. Мои пальцы схватили лишь воздух. Еще долго я стояла на кухне, жалея, что так поспешно бросилась к нему. Возможно, для посланника мира духов мое прикосновение было ядовитым — жизнь уничтожала смерть.

С поиском работы в Ант-Лейке не ладилось, и большую часть времени я была предоставлена самой себе. Изучила городок — зеленые лужайки и аккуратно подстриженные розовые кусты радовали глаз, неподалеку вырисовывались зубья утесов, уткнувшихся вершинами в облака. Иногда при взгляде на них мне казалось, что острые пики вот-вот проткнут облака, и на землю из прорехи посыплется белый пух — воздушный и невесомый.

Жители Ант-Лейка оказались не слишком общительными людьми. Если не считать Дикси и Чака — владельца «Чайки», за полтора месяца, прошедшего со дня переезда в «Лавандовый приют», я успела познакомиться лишь с соседкой, невероятно приветливой пожилой дамой по имени Бритти — она настаивала, чтобы я называла ее исключительно так, с молодой словоохотливой мамочкой Жанин и местным чудаком по имени Элгран — старичком с опрятной седой бородкой и непроизносимой фамилией, которая тут же выветрилась у меня из головы. Каждый день Элгран прохаживался вдоль улицы со своей не менее чудаковатым псом по имени Гибси.

Однажды мне в голову пришла идея расспросить местных жителей о том, кто жил в «Лавандовом приюте» до бабушки. Но понять, кем был этот таинственный Кристиан, мне так и не удалось — старичок с псом вспомнил только влиятельную семейную пару, которые, по всей видимости, и продали бабушке «Лавандовый приют». Элгран тогда был совсем мальчишкой, и помнил лишь, что в этой семье случилась какая-то трагедия — кажется, убили дочь. Они в спешке продали поместье — почти за бесценок, оставили половину вещей, взяв с собой самое необходимое, и покинули город. Но как я ни допытывалась, больше ничего узнать не сумела.

В один из дней, наполненных туманом и безмолвием, я перебирала книги в обширной библиотеке «Лавандового приюта». Мой взгляд задумчиво скользил по названиям, в то время как пальцы рассеяно гладили корешки книг — гладкие или же с тиснеными буквами. Я разобрала последнюю коробку, забытую в багажнике машины, но дорогую моему сердцу — там содержалось полное собрание сочинений Альфреда Рэйба.

Мой любимый писатель, чьи книги я могла перечитывать бесконечно. Я выросла на его сказках о юной чародейке Тель Тессо. Серия насчитывала шесть книг, зачитанных мною до дыр, седьмую, долгожданную всеми почитателями Тель Тессо — как детьми, так и взрослыми, — Рэйб, увы, не дописал. Тяжелая болезнь унесла его в могилу прежде, чем был дописан черновик о похождениях Тель Тессо в волшебном мире.

Я бесчисленное количество раз думала о том, как много книг не успел написать Альфред Рэйб, сколько историй не успел рассказать, и как много людей не прочитают книг гения и потрясающего сказочника — потому, что смерти безразлично, кого забирать.

Переставляя книги и освобождая место на полке для книг о Тель Тессо, я настолько погрузилась в свои мысли, что не сразу заметила бумажный прямоугольник, выскользнувший из одной из книг и упавший к моим ногам. Это оказалось еще одно письмо — но на этот раз его автором был не Кристиан, а та самая Орхидея. Послание было более теплым, искрящимся любовью и нежностью. Я не чувствовала в нем холодности и отчуждения, как и горечи расставания — как в тех, первых, письмах. Стало ясно — это письмо было написано намного раньше.