Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин Страница 69

Любезный читатель! Закрой глаза и пропусти следующую страницу: тебе совершенно незачем видеть то же, что и я, и знать о том, во что превратили люди благословенный балканский край, особенно ежели у тебя есть дети, и каждый вечер ты рассказываешь им на ночь чудесные сказки о храбрых богатырях и благородных разбойниках. Пусть лучше представляются тебе дивные горы, чистые глубокие озера и быстрые ручьи, а слух твой услаждает пение диких птиц.

– Что это такое? – спросил я Калю, указывая пальцем на какие-то древние развалины.

– Это заду́жбина, – непонятно отвечала Каля, подстегивая лошадь кнутом. – Один сербский князь оставил ее, егда отыде на Косово поле ^[259].

Некоторые развалины, впрочем, были совсем недавними, со следами пушечных ядер.

– А эти почему новые?

– А это из-за вашего императора, Петра…

– Петра Великого?

– Нет, – кивнула головой девушка, – невеликого… Шесть годин назад в Черногории объявился один човек, Шчепан Малый. Шчепан сказал, что он русский император Петр. Он пообещал черногорцам, что поведет их на последнюю баталию с турками. Ужели Ацко тебе не рассказывал?

– Нет, – сказал я и тоже почему-то кивнул головой. – И что же случилось?

Эти Петры Третьи, подумал я, плодятся, как гнус в болоте.

– Крвава баня… А Шчепану в прошлую годину отрезал голову один грек.

За горой мы нечаянно столкнулись с одною четой (так черногорцы и сербы называют военный отряд, вроде роты). Отрядом командовал немолодой уже, грузный человек; увидев нас, он вскинул ружье, но потом опустил, узнав, наверное, Калю. Они вдвоем отошли в сторону и стали о чем-то яростно спорить.

– Что происходит?

– Нищо особенного, – хмуро проговорила Каля. – Выспрашивали про тебя, кто ты таков и не турок ли ты. Аз каза, ты студент, географ… Эти четники совсем загубили рассудок. Взели в плен каких-то потуреченок и теперь мыслят, что с ними делать… Убьют, навярно…

– То есть как это – убьют?

– Как-то обыкновенно, – пожала плечами моя проводница. – Зашто они нужны? Не брак же с ними сключать…

Я слез с лошади и, не говоря ни слова, с мрачною мыслию, пошел к четникам.

– Стой, глупак! – закричала Каля. – Это Горан Васоевич; турки убили и пленили всю его семью…

За холмом, в овраге, окруженные четниками, действительно, стояли две магометанки, робко жавшиеся друг к другу. Он одеты были в самую обычную славянскую одежду, вроде той, которую носила Каля, за тем только исключением, что у одной на голове был расписной платок, а у другой – тюрбан, к которому были подвешены звякавшие и блестевшие на солнце монетки; в руках она сжимала узелок, как бы выставляя его перед собою вперед, желая защититься или откупиться.

– Прекратите немедленно! – закричал я. – Я секретный сотрудник русского правительства…

Четники повернулись ко мне; они казались мне все почему-то на одно лицо.

– Прекратите!

– Наравно! – с удивлением проговорил Васоевич, медленно переваливая тело с одной ноги на другую, как ежели бы он был не человеком, а медведем. – Ты шпион, который едет в русскую армию! Треба было погодить! Видишь ли, к нам приезжал уже русский агент, под маском торговца; мы просили помощи у России, как просят у старшего брата, просили орудий и пушек, чтобы воевать с турками… Но агент только дал нам четыреста дукатов… Где были ваши войска, когда турки уничтожали наш народ и разрушали церкви? Скажи мне…

– Русская армия воевала в это время в Молдавии, – сказал я, – и не могла прийти к вам на помощь…

– А если так, – вскрикнул Васоевич, – то и у нас нет никаких обязательств перед Россиею, и мы будем делать то, что нам велит делать наша совесть…

Он развернулся, поднял ружье и выстрелил в голову потуреченке в расписном платке; розовая смесь брызнула на камни. Вторая потуреченка, с монетками на тюрбане, заревев, бросилась к первой, потом, озлобившись, подняла голову, и другой четник застрелил ее из пистолета. Монетки какое-то время еще звякали, потом замолчали. Молчал и я, не в силах выдавить из себя хотя бы слово. Кто-то наставил ружье и на меня, мне было все равно.

– Збери пушку, измет! – раздался Калин голос за моею спиной.

Я оглянулся, пытаясь понять, какую пушку она требует забрать, и только тогда сообразил: Каля потребовала, чтобы четник убрал ружье. Она стояла прямо за мною, за деревом; в ее руке был пистолет.

– Идите куда шли, – сказал Васоевич. – Это не ваша война. Сава, убери пиштоль.

– Это не война, – сказал я.

Говорить больше было нечего.