Шпион Его Величества - Валентин Егоров Страница 69

Следует признать, что Петр Алексеевич очень не любил, когда ему так внимательно и бесстыдно смотрят в глаза, быстро на это гневался, а иногда бил кулаком по голове, приговаривая:

— Не туда смотришь, дурак, смотри в другую сторону.

Но на этот раз государь на мой бесстыдный взгляд не обратил внимания и сказал:

— Плохи мои дела, Алешка. Старею я, да и болезни совсем донимают. С сыном, Алешкой, не могу общего языка найти. Чувствую я, что он злобу начал противу меня таить. К тому же ты, чертяка, оказался совсем прав в отношении поведения датчан и англичан, поэтому я принял окончательное решение в следующем году отправляться в Париж и искать там поддержки нашим делам и планам. Так что займись перепиской с двором французского регента, готовь поездку в Париж. Зиму проведем в теплой Европе, зима тут гораздо мягче нашей русской зимы. Катька-то опять на сносях, ей будет совсем невмоготу возвращаться домой по плохой дороге. Что же касается англичан, сделай так, чтобы они немного помандражировали по этому поводу. Устрой им пару неприятностей, а то они считают себя великими и неприкосновенными. Но особо не перебарщивай, войны мне с Англией пока не надо.

Когда я с Петром Алексеевичем принимал третью чарку, к государю заглянул карлик Лука и, страшно оскалив лицо, этой улыбкой монстра попытался развеселить мрачного и грустного Петра Алексеевича. Тот только краем губ улыбнулся в ответ своему верному шуту и сказал, чтобы тот позвал певчих. Должен признать, что анисовка — это наилучший напиток, которого можно выпить ведро, под благословенное русское пение. Русские песни брали за душу и наизнанку нас выворачивали.

Восемь певчих выстроились в полукруг перед нашим столом и сладкими голосами затянули русские фольклорные песни. Пришел Борька Куракин и, толкнув меня в бок, влез сидеть между мной и государем. К нам попытался присоседиться тайный советник Петька Толстой, но тут у меня не выдержал характер и спьяну я его так шуганул… Так он, гад конопатый, вывернулся и пристроился с другого бока государя Петра Алексеевича. Последним пришел Долгоруков Василий Владимирович, [91]который молча пристроился рядом с Петькой Толстым, я хорошо знал и уважал этого человека. Правда, краем уха слышал, что многие новации государя он не уважал и дерзко хулил, но выпить в хорошей компании никогда не отказывался. По долгу службы я многое знал, но особо не любил распространяться о тайных сторонах и качествах придворных и приближенных государя Петра Алексеевича, одновременно делая так, чтобы они обо мне ничего не знали.

Компания собралась хорошая и много пьющая, каждый член этой компашки хорошо знал свое место и возможности, поэтому не выпячивался, а сидел и слушал, что государь в это время говорил.

Я по опыту общения с Петром Алексеевичем хорошо знал, чем обычно кончаются эти вечерние посиделки с государем под звон чарок и пение певчих. Немного поднапрягся и силой воли попытался вывести из своего тела излишний алкоголь, вернуть голову к ясному мышлению. К своему удивлению, я вдруг осознал, что мне это удалось сделать, мне полегчало, голова посвежела, в нее вернулись хорошие мысли, но виду я не показал. Сохранил на лице умное, молчаливое и одновременно гнусное выражение лица, личину, которую я носил последнее время. Двумя перстами с брезгливым отвращением взял чарку с анисовкой и, благородно отворотив морду в сторону от благой компании, одними губами осторожно начал посасывать водку из чарки.

Борька Куракин, сидя рядом с государем, оказался не в состоянии выдержать этого моего антисанитарного чудачества и, по-приятельски толкнув меня плечом, с усмешкой поинтересовался:

— Леха, ну чего ты анисовку так грязно пользуешь, это ж ведь благой, божеский напиток, а ты ее, словно отраву какую, принимаешь. Смотри, как Петр Алексеевич чарку лихо заглотал. Любо-дорого смотреть и за державу не обидно, что у нас такой государь! А ты, гад проклятый, сосешь и сосешь, да и губами причмокиваешь, словно за мамкину титьку ухватился. Ведешь себя так, что мне непонятно, то ли ты русский, то ли басурман проклятый!

Я не стал вдаваться в полемику с этим великим ученым дипломатом. Как ни крути, он всегда последнее слово скажет, а ты все равно в дураках останешься. Я поднял чарку к губам и в один глоток ее опорожнил.

В этот момент слуга Балакирев принес легкую закуску, мне в ней больше всего нравились соленые орешки в скорлупе, которые датчане называли фисташками. А Петр Алексеевич своей лапищей ухватил еще одну ножку гуся и, похрюкивая от удовольствия, начал ее обгладывать. Видимо, голоден государь оказался, удивительная соразмерность в нем имелась, когда он пьет, то и неимоверное количество еды уничтожает.

Куда в него только влезает?!

Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как этот почти уже сорокапятилетний монарх ведет себя за столом подобно маленькому ребенку, ему хочется все понюхать и попробовать, всем полакомиться. Как любое другое дело, Петр Алексеевич любил хорошо поесть, хотя в еде был совершенно непривередлив.

В этот момент государь перестал ножку гуся жевать и с хитрецой во взоре на меня посмотрел, видимо, подумал, что я специально этот гешефт-выпивку организовал и заранее людей на нее пригласил, чтобы развеять ему грусть и тоску. Этим взором государь меня как бы в некотором роде благодарил за проявленную инициативу, но на этот раз Петр Алексеевич ошибался. Я ничего не организовывал и людей на эту выпивку не приглашал. Они сами пришли, видимо, почувствовали, что у государя анисовку пьют, вот и пришли на запах государевой водки.

К этому времени государь уже был зело пьян, но его голова пока еще неплохо варила, соображала, да и его язык еще не заплетался. Возможно, именно сейчас настала минута, которую я так долго ждал, мысленным щупом по государеву сознанию пройтись. Но одновременно я так боялся этой минуты, что путешествие по головному мозгу Петра Алексеевича постоянно откладывал, не хватало у меня на это смелости и куража.

Я незаметно сделал глубокий вдох, дождался, когда очередная чарка анисовки упадет в желудок, согреет его, и только после этого свой мысленный зонд запустил в государево сознание. В этот момент Петра Алексеевича аж всего передернуло, шея его одеревенела, по левой стороне лица пошли судороги. Очень походило на то, что у Петра Алексеевича начиналась его обычная головная лихоманка. Судорожным продвижением мысленного щупа я просканировал его головной мозг, чтобы убедиться в том, что под государевой черепной коробкой все в полном порядке, что его головной мозг функционирует нормально. В следующий момент последовала яркая вспышка белого света, меня, словно пробку из бутылки шампанского, вышвырнуло из сознания Петра Алексеевича, после чего я начал заваливаться в беспамятство, когда напоследок услышал слова Васьки Долгорукова:

— Совсем парень озападился, нос воротит от родной русской водки. Всего-то шесть чарок анисовки принял, а уже, гляди-ка, в обморок падать намерился, словно в сарафанную девицу превратился!