Гимн крови - Энн Райс Страница 68

Я пожал плечами, но, по правде, я был впечатлен. Да здравствует английский язык.

— Но зачем ты это устроила? — спросил я, изображая холодность.

Она задумалась на какое-то время, в течение которого Квинн изучал ее с глубоким сочувствием. Потом она сказала:

— Ты влюблен в Ровен. Я это видела. И это испугало меня. Действительно, действительно испугало.

Тишина.

Неожиданная боль. Мое сердце не вспоминало Ровен. Я чувствовал только пустоту. И осознавал, что она далеко, далеко от меня. Может быть навсегда. "Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка [9]".

— Испугало? Но почему?

— Я хотела, чтобы ты любил меня, — сказала Мона. — Я хотела, чтобы ты оставался заинтересованным во мне. Я хотела, чтобы ты был на моей стороне. Я… Я не хотела, чтобы она отняла тебя у нас.

Она запнулась.

— Я ревновала. Я была, как заключенный, вырвавшийся из одиночной камеры после двух лет изоляции и вдруг обнаруживший вокруг себя сокровища. Я боялась, что потеряю все.

И снова я был тайно потрясен.

— Ты ничем не рисковала, — отозвался я. — Абсолютно ничем.

— Но ты, конечно же, понимаешь, — сказал Квинн, — что значит для Моны быть усыпанной нашими дарами и оказаться не в состоянии справиться с собственными переживаниями. Вот в каком мы оказались положении в том самом саду за Первой улицей, в том самом месте, где были закопаны тела Талтосов.

— Да, — сказала Мона. — Мы говорили о вещах, которые меня мучили годами и я, я…

— Мона, ты должна мне доверять, — сказал я. — Ты должна доверять моим принципам. В этом наш парадокс. На нас перестают действовать естественные законы, когда мы получаем кровь. Но мы принципиальные существа. Я не переставал любить тебя ни на секунду. Что бы я ни чувствовал к Ровен, это никак не отразилось на моих чувствах к тебе. И как бы могло быть иначе? Я дважды предупредил тебя, чтобы ты была терпимее к своей семье, потому что считал, что так будет лучше для тебя же. Потом, в третий раз, хорошо, я зашел слишком далеко, высмеяв тебя. Но я лишь пытался как-то сдержать твои оскорбления, твои оскорбления по отношению к тем, кого ты любишь. Но ты не желала меня слушать.

— Теперь я буду слушать, обещаю, — сказала она. И снова уверяющий тон, совсем не похожий на тот, который я слышал прошлой ночью, да и этой немногим раньше.

— Квинн часами инструктировал меня. Он предупреждал меня, насчет моей манеры себя вести с Ровен, Михаэлем и Долли Джин. Он говорил, что я не могу, походя, называть их "человеческие существа", и при этом смотреть им в глаза. Дурной тон для вампира.

— Ну конечно же, — сказал я скорбно. (Ты, должно быть, шутишь?)

— Он объяснил, что мы обязаны с терпением относиться к их манере себя вести, и теперь я это вижу, я понимаю, почему Ровен так долго говорила. И я не должна была ее перебивать. Я это осознаю. И я больше не буду влезать с нелепыми замечаниями. Я должна обрести… обрести зрелость в Крови.

Она замолчала, но потом добавила:

— Я должна найти точку, где невозмутимость соприкасается с учтивостью. Да, именно так. Но пока мне до этого далеко.

— Правда, — сказал я. Я изучал ее в мельчайших подробностях. Я не был абсолютно убежден этой безупречной демонстрацией раскаяния. И как прелестно тугие черные манжеты обтягивали ее маленькие запястья. И, конечно же, ее туфли с головокружительными каблуками и похожими на змейки ремешками.

Но мне нравились ее слова.

— Где невозмутимость соприкасается с учтивостью.

Мне они очень понравились, и я знал, что это ее слова. Все, что она сказала, шло от нее, неважно, чему ее научил Квинн. Я мог утверждать это по реакции Квинна.

— И по поводу платья с блестками, — сказала она, сбив меня с этого направления мысли. — Теперь я понимаю.

— Ты понимаешь? — спросил я сдержанно.

— Конечно, — сказала она, пожав плечами. — Общеизвестно, что мужчины восприимчивее женщин к тому, что видят. И почему мы, люди ночи, должны быть исключением?

— Лучистый взгляд больших зеленых глаз. Розовые губы.

— Ты не хотел и дальше отвлекаться на созерцание всей этой обнаженной кожи и наготы. И ты честно предупредил об этом.

— Мне следовало выразить свои желания с большим тактом и уважением, — произнес я уныло и монотонно. — В следующий раз я постараюсь вести себя галантнее.

— Нет, нет, — сказала она, беспечно тряхнув волосами. — Мы все знаем, что платье было чересчур откровенным, таким оно и должно было быть. Поэтому я и одела его, чтобы появиться на террасе отеля. Оно было намерено соблазнительным. Поэтому, когда я вошла в этот дом, в первую очередь я переоделась во что-то более приличное. Кроме того, ты Создатель. Именно это слово употребил Квинн. Создатель или Мастер. Учитель. И ты имел полное право сказать мне: "Сними это платье", — и я знала, что ты имеешь в виду.

— Но, понимаешь, я заболела в самый сложный период моей жизни. Будучи смертной девочкой, я не знала, что значит носить такие платья. Видишь ли, я не успела стать смертной женщиной.

Ее охватила глубокая печаль.

— Просто я из ребенка сразу превратилась в инвалида, — сказала она. — А потом пришла сила, та степень силы, которую ты мне доверил. И все что я сделала — это набросилась на тебя, потому что я думала… думала, что ты влюблен в Ровен. — Она замолчала с озадаченным видом, отвернулась. — Наверное, я хотела показать тебе… что я тоже женщина в этом платье, — сказала она мечтательно. — Наверное, в этом было дело. Показать тебе, что я такая же женщина, как и она.

Ее слова поразили меня, поразили до глубины души. Души, которой, как предполагалось, у меня не было. Угодившей в ловушку души.

— В этом есть какая-то ирония, правда? — сказала она понизившимся от переполнявших ее эмоций голосом. — Что такое зрелость женщины? Способность быть матерью, способность соблазнять. Способность смириться, что и то и другое осталось позади. Способность… — Она закрыла глаза. Прошептала: — И это платье. Просто воплощение женской силы.

— Так не сопротивляйся же этому больше, — сказал я, впервые смягчив свой голос. — И вот ты назвала вещи своими именами. Ты смогла.

Она это знала. Она посмотрела на меня.

— Упивающаяся своей властью шлюха, — прошептала она. — Вот, как ты меня назвал и был прав. Я была пьяна от собственной силы, у меня кружилась голова, я была…

— О, нет, не надо…

— И мы можем переступать пределы. Мы так благословенны, даже если это темное благословение. Мы волшебные создания. Нам доступны разные чудесные проявления свободы.

— Это моя задача, — сказал я. — Направлять тебя, инструктировать тебя, оставаться с тобой, пока ты не сможешь быть сама по себе. И не терять терпения, как со мной случилось. Я был не прав. Я тоже выступил с позиции силы, как и ты, дитя. Мне следовало быть терпеливее.