Эффект преломления - Диана Удовиченко Страница 68

Эржебета, в черном платье дорогого бархата, сидела, гордо выпрямив спину. Черные, без признака седины волосы, идеально белая кожа без единой морщинки, блестящие глаза. Хороша, с тоскою думал Дьёрдь. И теперь, в пятьдесят, все так же хороша… Кто знает, будь Эржебета не так красива, быть может, легче ему было бы исполнять свой долг?

— Светлый день Рождества Христова недавно отпраздновали, — ровно проговорила графиня, глядя прямо перед собою. — Новый год еще впереди. Так почему ж в моем доме столько гостей?..

Она отхлебнула из кубка, окрасила губы багровым. Гости молчали.

— Здравствуй, Дьёрдь. Рада тебя видеть, старый друг. Как твои палатинские дела, Дьёрдь?

Молчал Дьёрдь, лишь не мог оторвать взгляда от красной полосы на губах графини. А она продолжала:

— Здравствуйте и вы, любезные зятья Николаус и Георг. Как поживают ваши жены, мои дорогие дочери?

Слова ее тяжело падали на души, смущали умы, и казалось, низкий голос этой женщины околдовывает людей, заставляет их отступить… Дьёрдь ощутил, как в сердце впивается боль. Коротко бросил:

— Довольно!

Кивнул гайдукам. Те вышли.

Розовый язык медленно прошелся по губам, слизывая остатки багровой влаги.

— Как твоя семья, Дьёрдь? — как ни в чем не бывало продолжила расспрашивать графиня. — Здорова ли красавица-жена, Эржебета Чобор? И как живется прелестной дочери твоей Юдите? Счастлива ли она замужем? Вы, дорогие зятья, скажите: получили ли вы мои подарки на Рождество? Понравились ли внукам моим игрушки, сладости? К лицу ли пришлись дочерям опалы да жемчуга? А вы сами, Николаус и Георг, рады ли золотым флоринам, которые вам послала теща?

Боль в сердце нарастала. Скоро терпеть ее будет невозможно. Зачем, Эржебета? Просил же тебя, предупреждал…

— Там они, в кладовой, — сказал, входя, командир гайдуков. — Так что, осмелюсь доложить, ваше сиятельство, страх посмотреть. На войне и то такого не увидишь…

Дьёрдь отправился за солдатом. Эржебета осталась сидеть за столом, даже головы не повернула.

В одной из многочисленных кладовых на соломенной подстилке лежали три изможденные, худые, словно скелеты, девушки. Тела их покрывали страшные раны и следы незаживших ожогов. Несчастные были без сознания.

— Сколько ж она пытала бедняжек, — прошептал один из гайдуков.

В отряде поднялся ропот. Каждый на месте служанок видел жену, сестру или дочь…

— На кол ведьму!

— На костер!

Дьёрдь повелительно поднял руку:

— Виновные предстанут перед судом. Позвать сюда всех слуг.

Гайдуки рассыпались по замку. Ловили челядь, сгоняли к палатину. Вскоре на кухне стало не протолкнуться от людей. Слуги жались друг к другу, шептались встревоженно, переговаривались. Дьёрдь обвел толпу тяжелым взглядом, шум смолк.

— Как живется вам в Чахтице, люди? Добра ли ваша хозяйка? Есть ли те, кто хочет рассказать о ее доброте?

Они молчали.

— Боитесь наказания графини? — усмехнулся Турзо. — Не бойтесь. Больше не будет его. Говорите.

Слуги снова зашептались.

— Слово палатина даю! — повысил голос Дьёрдь. — Нет больше тут ее власти. Я — власть, и я здесь, чтобы защитить вас!

— А что ж так поздно? — сказал кто-то. — Полдеревни уже по лесам зарыто…

И тут шквал выкриков обрушился на Дьёрдя:

— Пыточный дом она тут построила, людей резала и жгла!

— У девок кровь сцеживала и купалась в ней!

— Потому такая молодая, лидерка проклятая!

— Ничто ее не берет!

— Я, я скажу, ваша светлость, — выскочила вперед Агнешка. — Все знаем, все видели своими глазами! В подвал заглядывали, смотрели, как девок она пытала!

— Ишь, какая бойкая, — нехорошо усмехнулся Дьёрдь. — А в суде повторишь?

— Повторю, господин судья! И вон, Пирошка тоже подтвердит. Вместе мы глядели-то…

— Врешь все, гадина!

В круг выбежала Йо Илона:

— Не слушайте ее, добрый господин! Она как псина трусливая: что-то увидала и брешет.

— Сама ты брешешь, проклятая! — завизжала Агнешка. — Это ж главная помощница графини, господин судья! Она ей девок из деревень приводила. Она и держала бедных, когда графиня их резала! Да Илонку Йо все боялись, мясником звали!

— Взять, — бросил Дьёрдь, и гайдуки скрутили огромную бабищу.

— На тебе моя кровь будет, — плюнула Йо Илона.

— Да и будет, отмоюсь! — орала Агнешка. — Тебе вот только уж не отмыться, столько ты ее пролила! Вон еще одна стоит, Дорка! Эта самая злючая, ваша светлость! Она и пытала бедняжек сама, и закапывала потом! А уж в Пиштяне что они утворили, господин! Два десятка девок зараз голодом уморили!

Дорку тоже схватили, связали, поставили рядом с Йо Илоной. Ката сама подошла к пленницам, встала рядом.

— И эта, вы не смотрите, господин судья, что она такая тихая — воды не замутит! На самом деле тоже пособница! — подхватила наконец Пирошка. — И еще одного здесь нет, горбуна Фицко.

— А он ведь графинюшкин палач, — добавила Агнешка. — Его все боятся!

— Этих увести, — сказал Дьёрдь.

А сам с солдатами тотчас взял факелы, отправился на поиски горбуна.

Долго бродили они по замку. Фицко нигде не было. Спустились в подвалы, запетляли по бесчисленным переходам. Наконец Турзо услышал чьи-то осторожные шаги. Остановился, сделал знак гайдукам, те рванулись вперед.

— Предатель! Проклятый!

Фицко напал сзади, ударил в спину, сбивая Дьёрдя с ног. Тот устоял, развернулся, пошел на горбуна.

— Иуда! Ты ж у ней гостил, хлеб у ней ел! А теперь…

В руке Фицко блеснул широкий нож. Турзо потянул из-за пояса саблю.

Из темноты раздалось рычание. Пять черных псов окружили людей, подбирались боковыми коридорами, шли, припадая к земле, готовились к прыжку. Адовым пламенем горели их глаза.

— Ату их, собачки! — заревел Фицко. — Жрите иуду!

— Бей, ребята! — крикнул Дьёрдь.

Он выбил нож из рук горбуна, полоснул саблей сверху вниз, оставив на плече Фицко глубокую рану. Тот застонал, но все равно упрямо шел вперед.

Огромные псы дрались за хозяина до последнего. Прыгали на врагов, сбивали с ног, стараясь добраться до горла, вгрызались в плоть, рвали, кусали…

— Бей, не бойся, ребята!

Дьёрдь сам зарубил двух собак. Показал, что не адовы это бестии, не демоны — обычные кабыздохи дворовые, только на убийство людей натасканные.

Все псы неподвижными сгустками тьмы остались лежать в коридоре подвала, а их хозяина, избитого, обездвиженного, поволокли наверх.