Ее зовут Тень - Ксения Чайкова Страница 67

Я проспорила…

Наш и без того небольшой отряд уменьшился на одного человека и одну лошадь. Зверюга, вынужденный пересесть на жеребца Цветика, утратил свой ореол мечтательной отрешенности и замкнулся в глухой, опасной злобе, изредка прорывающейся мрачным пламенем в глубине зрачков да конвульсивным стискиванием белеющих кулаков. Батя глядел вперед холодно и равнодушно, но я замечала судороги, изредка пробегающие по его лицу. Все парни для него были скорее не подчиненными, а сыновьями или племянниками, поэтому, как Папаша переживал, оставалось только гадать. Близнецы перестали пересмеиваться и болтать и только изредка косились один на другого, словно проверяя, на месте ли брат, не остался ли он с Цветиком под горой хвороста и сосновых веток. Копать могилу было тяжело, долго, да и нечем, поэтому роль земли пришлось выполнять траве и веткам. Накидав при помощи солдат солидной высоты курган, я швырнула в него сгустком магического огня, тут же полыхнувшего до самого неба, увлекая душу нашего мрачного и противоречивого спутника, хочется верить, все-таки в мир надлунный, а не во Мрак вековечный. Вместе с ним мы уложили лук, колчан и пару верных кинжалов. Правда, наша компания ухитрилась едва ли не подраться перед этим пока еще не сожженным курганом. По давней традиции отреченных, у покойника принято что-то забрать себе на пользу или на память — те же кинжалы или лук. А я категорически запретила даже трогать вещи Цветика, суеверно объявив, что храны этого не одобряют — иметь при себе предметы недавно умершего, а тем паче погибшего или убитого в драке всегда считалось дурной приметой — вроде того, что скоро сам за ним отправишься. Столкновение двух противоречивых обычаев едва не переросло в банальную потасовку, пока Торин наконец сдавленно не попросил:

— Ну поехали же скорее, мне плохо…

На графеныша это происшествие подействовало хуже, чем на кого бы то ни было. Отреченные не раз видели смерть, и со времен войны Ветров привыкли терять своих товарищей, я тоже не понаслышке знала, что такое убийство, а вот Торин явно лицезрел результат серьезной драки впервые. Последствия гостиничного побоища в Тинориссе не очень его затронули, поскольку свидетелем сражения, как такового, он тогда не стал, да и трупы были, так сказать, все сплошь незнакомые. А тут товарищ, с которым мы с самого первого дня ехали бок о бок, делили еду и ночные вахты… Страшно. Мне в первый раз тоже страшно было…

Близнецы оттащили перегородившую дорогу ель на обочину, и мы тронулись дальше, стараясь не оглядываться и не давать волю чувствам. Я отдала Цветику проспоренный поцелуй, и губы потом долго еще хранили страшный неживой холод его лба.

Весь следующий день мы почти не разговаривали. Торин не просил развлекать его байками, видимо осознав, как страшны они на самом деле, и даже почти не жаловался на жесткое седло и погоду, здорово портящую всем и без того далеко не лучшее настроение. Но боги и впрямь явно решили проверить нас на терпение и стойкость и вытворяли с окружающим светом что хотели. То палило солнце, то лил дождь, то налетал резкий, порывистый ветер. Торин зябко кутался в роскошный, подбитый алым шелком плащ, хмуро поглядывая то на небо, то на дорогу под копытами лошадей. Меня же подобные погодные казусы только радовали: они означали, что мы постепенно приближаемся к Холодным горам. А после перевала и до Меритауна уже относительно недалеко…

К горам мы подъехали через более-менее спокойно прошедшую неделю уже в сумерках и без обсуждений решили остановиться в Грайтнире — последнем человеческом поселении перед перевалом. Город был, конечно, далеко не самый крупный, зато очень красивый, живописный и, если так можно выразиться, специализированный. Охотники не крутить петли вокруг гор, а, положившись на милость богов, рискнуть перебраться через перевал, находились всегда. На этом и строилась торговля в Грайтнире — там можно было купить все для горных путешествий, начиная от шуб и накидок и заканчивая крючками для скалолазания. Единственное, чего в городе было найти невозможно, — это проводника через Холодные горы. Не одна я заметила, что перевал часто и неожиданно меняет свое лицо. Местные жители очень хорошо знали, когда можно рискнуть отправиться в горы, а когда лучше отсиживаться по домам, взывая к милости богов и природы. Горы были беспокойными соседями — то тревожили население Грайтни-ра рокотом обвалов, то едва не топили город после внезапных оттепелей, растапливающих вековые шапки снега и льда, то травили спустившимся с их склонов хищным и голодным зверьем. Местные жители старались зря не тревожить своих грозных соседей и на всякий случай без особой нужды не шататься по горам, дабы не обеспокоить демонов, будто бы живущих в снегах и ущельях. Не знаю, я за свои три путешествия через перевал никаких демонов не встречала. Впрочем, это вовсе не значит, то их там нет. Может, мне просто везло.

В гостинице я тщательнейшим образом проинспектировала багаж Торина, во всеуслышание высмеяла графенка за такой бездарный подбор барахла и потащила его по лавкам. За мной увязались близнецы, Зверюга и Каррэн — набираться опыта и докупать то, чего не хватает. Их вещи я перетряхивать не стала, но, подозреваю, с ними дело обстояло не лучше, чем у Торина. Батя остался в гостинице, но, видимо, поручил своим подчиненным что-то купить и для себя, так как близнецы как-то уж слишком внимательно присматривались к вещам явно не своих размеров.

На следующее утро Торина из постели я вытряхивала с воплями и скандалом. Графенок упрямо хватался за перину и одеяло, кричал, ругался и даже пытался, не открывая глаз, пинаться и швырять постельные принадлежности. Но я была неумолима и, ловко уворачиваясь от аристократских ножонок и приседая под пролетавшими надомной подушками, назойливой мухой зудела: «Торин, вставай. Торин, вставай. Торин, вставай». В конце концов графенок взревел раненым вернетоком и слетел с кровати с явным намерением придушить нахальную девицу. Я, добившись своего, восторжествовала и стрелой выскочила за дверь, в которую через секунду ударилось что-то явно тяжелое и плотное. За ним последовало нечто легкое и хрупкое, осыпавшееся на пол многочисленным певучим звоном. Я ехидно похохотала под дверью, приперев ее спиной, чтобы случайно не распахнулась, потом в голос воззвала к благоразумию Торина и отступила, нарочито стуча каблуками. Вернулась на цыпочках, прижалась к стене со стороны створки и как раз успела проследить, как обозленный сверх всякой меры графенок вихрем несется в общий зал на мои поиски, сжимая в руке подхваченную где-то по дороге метлу.

Почему Торин так упорно не желал вставать, мне было ясно. Вовсе не потому, что так уж хотел поспать подольше. Просто ему было страшно. Как и всем остальным. Да и у меня, чего греха таить, откровенно тряслись поджилки при воспоминании о предыдущих путешествиях по перевалу. Но я хотя бы была там и примерно представляла, чего можно ожидать. А графенку, знавшему горы только по гравюрам в книгах да по моим не окрашенным оптимизмом рассказам, было откровенно боязно. И тут уж высмеивать его было совершенно не за что. Самой жутковато.

Выехали мы рано. Горы тонули в легкой кипенно-белой дымке, скрывающей склоны, валуны и деревья. Сперва дорога пошла серпантином, сглаживая впечатление подъема, так что Торин, попервоначалу откровенно трусящий, вскоре раздухарился и начал поглядывать по сторонам с видом бывалого путешественника, не впервые преодолевающего этот перевал. Остальные были не столь беспечны и смотрели больше не на живописные пейзажи, потрясающие воображение своей красотой и величием, а на меня, ловя малейшее движение и стараясь растолковать его как хороший знак. А я не знала, что и думать. Перевал в очередной раз изменился. Заехать не туда мы не могли — дорога в горы вела только одна, так что ошибиться невозможно было при всем желании. Но перевал определенно изменился, я не помнила ни этих вековых сосен, ни молодого ельничка. И если его еще можно было как-то оправдать — ну был он таким маленьким, что я не заметила его в прошлое путешествие, то появление сосен невозможно было объяснить никакой логикой. Ну откуда они здесь взялись? Не местные же жители их пересадили?