Провидение зла - Сергей Малицкий Страница 67

– Все? – спросила Планта, выпрямившись.

– Ты испортила платье ламповым маслом, – сказал Литус, бросил девчушке в осколки вторую серебряную монету и в тот миг, когда она замерла, вытаращив глаза, прошептал: – Угодник Син направил меня к нему.

Глаза захлопнулись мгновенно, а губы не прошептали, а словно выдохнули чуть слышно:

– Смоляной переулок, пятый доходный дом, на чердаке каморка седого книжника. Только очень осторожно. Чтобы никто…

– Вот. – Он оставил на скамье балахон паломника. – Мне не нужен.

Соглядатаи ждали его недалеко от башни. Отделились от соседней и, не особенно скрываясь, пошли за бастардом.

«Завернуть за угол, прихватить друг за другом всех троих и приложить лбами о стену? – думал он, морщась, словно от зубной боли. – Но не от большой же любви к слежке они так поступают? Не по собственной воле? Отчего же такой мерзкий привкус на языке? И отчего они столь наглы? Оттого, что чувствуют слабость жертвы? А если им дадут приказ ткнуть меня ножом? И для чего все эти годы я старался быть достойным своего отца? Для этого?»

Дворецкий, как всегда, спал. Но принесенная из дворцовой кухни еда уже томилась в котлах, и Литус, оставив соглядатаев за дверью, перекусил, переоделся и засел за изучение свитка. В него и в самом деле были занесены наблюдения по всем шести стихиям. Более трех тысяч убористых строк, выведенных красным цветом на пожелтевшем пергаменте. Слева дата, затем под словом «огонь» замечания о том, жарко или холодно, и если холодно, замерзла ли вода. Под словом «вода» был проставлен в локтях уровень воды в реке Му от летнего и дожди или снегопады. «Земля», как правило, сопровождалась прочерком или словом «снег». «Воздух» отмечался количеством и густотой облаков, грозами или ливнями и градом, перекликаясь с водой. Разделы «Солнце» и «Луна» сопровождали руны фаз и время восхода и заката. Последним в строке было имя того, кто сделал запись. Литус развернул свиток и стал разбирать мелкие строки. О темном небе над Светлой Пустошью он ничего не находил. Когда он добрался до четыреста восемьдесят третьего года, то споткнулся на записи, сделанной в первый день первого месяца весны. Под словом «Воздух» там было написано следующее: «Ранним утром посветлело небо над поганью. Гроза продолжается без туч. Дрожь земли с востока». Подобные записи продолжались каждый день, пока с десятой или двенадцатой строки посветление неба не стало замещаться прочерком. Литус пригляделся к последнему слову в строках. Почти все записи за этот месяц были подписаны коротким именем «Син».

«Не может быть». – Литус свернул свиток, убрал его в мешок, вытер со лба выступивший пот. Конечно, этот летописец не мог быть тем самым Сином. Больше тысячи лет прошло с тех пор. Однако если сам Син послал его к Хортусу, то у него и нужно об этом спрашивать. Литус подошел к окну, взглянул на маявшуюся в вечерних сумерках тень соглядатая, задул лампу. Дворецкий по-прежнему спал внизу. Бастард вернулся к себе, устроил на постели куклу из одежды, поднялся на крышу. У него было два способа выбраться незаметно из дома. Через крышу – был простым. Дом Литуса лепился к дому мастера дружины Эбаббара. Конечно, домик бастарда рядом с домом воеводы казался собачьей будкой рядом с усадьбой землевладельца, но именно это и устраивало Литуса. Стараясь не греметь черепицей, он подошел к краю крыши, прыгнул и повис на карнизе соседнего дома. Наверное, выбраться наверх было непростой задачей, но не для того, кто на протяжении нескольких лет пропадал большую часть дня в гимназиуме, где пролил немало пота. Литус подтянулся и забросил тело на соседнюю крышу. Полежал с минуту, морщась от проснувшейся боли в боку, перекатился чуть выше и через минуту уже спускался с крыши с другой стороны здания, упираясь локтями и коленями в стену соседнего дома, до которого как раз и было пару локтей. Через час Литус вошел в пятый доходный дом по Смоляному переулку. В тесных коридорах пахло гнилью. Где-то за дверями жена раздраженно отчитывала мужа. Где-то плакал ребенок. Литус поднялся сначала на второй этаж, потом по скрипучей лестнице на третий, но не толкнулся ни в одну из дверей, пока не обнаружил лестницу, ведущую на чердак. Ступени ее блестели, а уже наверху, перед самой дверью, обнаружилась и мокрая тряпица. Литус поднял руку, чтобы постучать, но створка открылась, и оттуда показалось лицо Планты:

– Быстро!

Хортус, тот самый старик, что подклеивал и сшивал фолианты, оказался ее отцом. Он долго всматривался в лицо Литуса, потом попросил дочь принести и зажечь еще одну лампу и продолжал смотреть, пока его глаза не заслезились.

– Ладно, – хлопнул старик ладонями по коленям. – Главное, чтобы дочери моей не стало хуже. Ты, Ваше Высочество, точно смотрел за дорогой? Никто за тобой не следил?

– После того как Его Высочество искал в хранилище родословную матери и запись о том происшествии в стенах дома брата короля, моего отца выгнали, – сказала Планта. – Хорошо еще, что я там считаюсь незаменимой.

– Да, – кивнул старик. – Только Планта знает, где и что лежит. Но я тоже легко отделался. Ты, сынок, не пытался найти свидетелей тому происшествию? Пытался? Ну и как? Не нашел? Так вот, их нет!

– Почему? – спросил Литус.

– Смертность, – прищурился старик. – Внезапная и необъяснимая смертность настигла несчастных. А сам-то? Неужели не боишься своего отца? – Наклонился и прошептал: – Его все боятся!

Литус не ответил. Смотрел на старика, который сидел напротив него в убогой комнатенке, заставленной какой-то рухлядью, корзинами, мешками, ветошью, горшками и еще чем-то, а хотел смотреть на его дочь.

– Боишься… – погрустнел старик. – Ну и ладно. Кто не боится, тот дурак. Я тоже боюсь, за нее боюсь. Давно Сина видел?

– Три дня назад, – ответил Литус.

– Как он? – прищурился Хортус.

– Не знаю, – пожал плечами Литус. – Что я его видел? Несколько часов? Бодр. Неутомим. Угождает случайным путникам.

– Угождает, – вздохнул Хортус. – Только не случайным путникам, а всей Анкиде. И ничего не делает впустую. И вроде не из нужды старается, не по расчету, а время пройдет – оказывается, не зря. Когда меня мальчишкой пристраивал в хранилище рукописей, как знал, что через столько лет ты ко мне придешь.

– А когда он с четыреста восемьдесят третьего по четыреста восемьдесят пятый год вел наблюдения за Светлой Пустошью и заносил их на пергамент, он знал, что через тысячу лет я буду это читать? – спросил Литус.

– Ну, это вряд ли… – рассмеялся Хортус. – А ведь ты не так прост, как может показаться на первый взгляд.

– Кто он? – понизил голос Литус.

– Он тебя за этим прислал? – спросил старик.

– Нет, – вздохнул Литус. – Он велел поговорить со стариком Хортусом о том, что у меня болит. Но у меня много болячек.

– Главная, выходит, Син? – понял старик. – Ну, так он угодник. Это разве не понятно? У них все не как у людей.

– Угодники живут вечно? – спросил Литус.

– Нет, – выпятил губы старик. – Я уж пережил нескольких, в запертой башне еще до твоего папеньки задерживались, случалось. Но они странные все. И те, у кого век короток, и у кого длинен. Энки вот жил долго. Да и теперь… если так можно сказать. Но где-то не здесь. Но Энки-то ведь бог…