Сеятель бурь - Владимир Свержин Страница 67

Он, так же, как и его нормандские предки, верит в себя и в собственное оружие и, как его колдунья-мать, свято убежден, что Божий промысел является в мир через его слова и деяния. А потому, следуя этой непреложной вере, он не моргнув глазом сметает все людские установления, топчет законы и весело смеется в лицо досужим болтунам, наивно полагающим, что от их многоречия зависит жизнь народа.

Жалкие глупцы! Так же, как солдат на поле боя глядит на командира, ожидая от него приказа и видя в нем залог спасения в пламени битвы, так и государь, осиянный светом Господней благодати, или же гением, как величали ее древние, глядит на Всевышнего и лишь с ним сверяет каждый свой шаг. О народе же истинному государю надлежит заботиться, как доброму командиру – о солдатах, не потакая их слабостям, но заботясь о пропитании и экипировке в часы мира и о возможном сохранении в годину войны.

Генералиссимус Суворов, которого во многом числю я учителем своим, говаривал: «Мне солдат себя дороже», и это правда. Но из любви к воинству своему надлежит честно и неусыпно печься о нем, а не перепоручать власть над жизнью и смертью храбрецам, идущим по велению полководцев в бой. Александр Дюма де ла Пайетри понял это и оказался достаточно отважен, силен и удачлив, чтобы добиться поставленной цели. Такое не раз случалось в истории. Скажем, тот же Гийом Нормандский, завоевавший Британию, да и Цезарь, вырвавший бразды правления у никчемного римского сената. Всякий раз закон точно пес спешил за хозяином, торопясь защитить его от посягательств чужаков, но в действиях господина своего не отмечая ровным счетом ничего предосудительного.

– Судьба Цезаря была печальна, – напомнил я.

– Да, – кивнул генерал, задумываясь на мгновение о чем-то своем. – Его настигли кинжалы тираноборцев. Что поделаешь, порою такое случается. Однако разве народ великого Рима, уже несколько сотен лет до того живший без единовластного владыки, поспешил вознести и прославить Брута, как некогда его давнего предка [21]?! Нет, он поспешил вновь предаться в руки тирана, быть может, худшего, чем победоносный Цезарь. Тут уж ничего не попишешь. Стезя монарха полна опасностей, но иные тропы для него ведут в тлен и бездну забвения. – Наполеон задумался. Его темные глаза заволокла едва заметная прозрачная дымка, говорящая внимательному наблюдателю, что в своих думах полководец находится сейчас далеко отсюда. – Вот и Александр…

– Что, – переспросил я негромко, надеясь развить подслушанную тему, – базилевс Франции в опасности?

– Ах, хитрец, – Бонапарт, вырванный из раздумий, улыбнулся и пригрозил мне пальцем, – хитрец! Вынюхиваешь, чтобы сообщить кесарю в Вену? Представляю, каково там встрепенутся, ежели ты им отпишешь, что над базилевсом нависла смертельная угроза.

Я чуть обиженно поджал губы:

– В предстоящей войне Александр Дюма де ла Пайетри выступает в союзе с нами и точно так же, как Россия и мое отечество, сражаются против турок в Османской Порте, Валахии и Греции, с приходом весны начинает боевые действия в Египте и Святой Земле! И если государю французов действительно грозит опасность, мой император не может пропустить такое известие мимо ушей!

– Тем более что базилевс того и гляди станет его зятем, – с усмешкой напомнил Бонапарт.

– Несомненно, – подтвердил я.

– Успокойся, Вальтер. – Генерал-адъютант уселся поудобнее, наконечники аксельбантов на его груди серебристо звякнули. – Опасность, грозящая базилевсу, конечно, велика. Не будем забывать, сей доблестный муж всегда норовит оказаться в самой гуще сражения и затмить отвагой Александра Македонского, коему тщится подражать. Должно быть, в библиотеке старого маркиза из жизнеописаний полководцев нашлась лишь книга, посвященная этому великому завоевателю. Но его беда в другом. Подобно древнему Эакиду [22]сей эпигон [23]спешит раздвинуть границы державы как можно шире. Однако же все это лишь очередные завоеванные владения, не спаянные воедино общим и повсеместно принятым государственным устройством.

Население его новорожденного государства не осознает себя единым народом, а власть, которую он насаждает вокруг, не освящена традицией. Стоит шальной пуле или же ятагану не в меру ловкого янычара прервать бег его дней, сподвижники базилевса раздерут в клочья огромную державу нового Александра Великого. Сражаясь между собой, они зальют кровью ее пределы и воспламенят крамольными идеями все соседние государства. Именно так было после смерти Александра Македонского, то же будет и после гибели Александра Дюма.

– Такое возможно?! – почти завороженно вымолвил я, глядя на возбужденное лицо полководца.

– Это случится непременно, если только Господь, в неизреченной милости своей, не даровал повелителю французов бессмертие или же, – генерал сделал паузу, – не случится чего-либо такого, что помешает державе базилевса рухнуть.

Он пристально глянул на меня, точно стараясь понять, насколько глубоко мне удается осознать смысл произнесенных слов. Я постарался выглядеть удивленным и даже подавленным знакомым яростным напором, той вулканической энергией, которая таилась обычно под маской наполеоновского холодного спокойствия.

К счастью, мне уже доводилось сталкиваться с этой особенностью нрава военного гения, потому я умел к ней примениться. Из того, что я услышал, можно было предположить, что Бонапарт неведомым способом готовится перехватить власть во Франции, едва смежит очи нынешний базилевс. Именно для этого, вероятно, и создана та самая организация, вершки которой попали в поле зрения институтской агентуры. Однако слабо верилось, что деятельный и страстный Наполеон будет ждать заветной шальной пули или же взмаха ятагана, уж больно такое смирение и покорность судьбе не вязались с известным мне образом действий полководца. Жажда власти, отсутствие которой только что так красноречиво декларировал сын корсиканского адвоката, плюс уязвленное любовными стрелами самолюбие неминуемо толкали Бонапарта к действию – быстрому, расчетливому и неотвратимому, как завтрашний день. Какому – вот в чем вопрос?

– Однако, друг мой, – Наполеон, по обретенной в России барственной привычке вальяжно развалившись в кресле, щелкнул пальцами, демонстрируя удивление, – мне казалось, что ты звал меня на завтрак, а выходит, что это я потчую тебя философскими построениями. Где же угощение?

– Да, конечно, – я сконфуженно кликнул Тишку, – извините, ваше высокопревосходительство, обоз с поварами и винами сегодня-завтра прибыть должен, так что нынче по-походному.

Ждавший моего вызова расторопный мальчишка, пыхтя, внес огромное блюдо с горячим хлебом, вологодским маслом, засахаренными фруктами и конфетами, изготовленными нынешним утром волшебниками-кондитерами знаменитого мастера «придворной услады» Шульца.

– Самовар поспел, – чеканно провозгласил он тем самым тоном, которым дворецкий объявляет прибытие в государевы хоромы очередного сановного вельможи. – Прикажете нести?