И явилось новое солнце - Джин Вулф Страница 66

Я надеялся увидеть восход Старого Солнца перед тем, как меня запрут в камере. Надежда эта не оправдалась. Долгое время или время, показавшееся мне долгим, мы поднимались пологим склоном. Не один раз наши факелы поджигали побуревшие листья у нас над головами, а от них воспламенялась пара-тройка других, испуская едкий дым, дыхание самой осени, и в следующий миг шальной огонь гас. Еще больше листьев устилало тропу у нас под ногами, но они размокли от дождя.

Наконец мы выбрались к мощной стене, такой высокой, что свет наших факелов не достигал ее гребня, и на мгновение я принял ее за Стену Нессуса. В тени перед узким сводчатым проходом стоял человек в полудоспехе, опершись на древко алебарды. Завидев нас, он не сменил позу и не выказал никаких признаков почтения к офицеру; но, когда мы подошли к нему почти вплотную, он стукнул о железную дверь подбитым сталью концом своего оружия.

Дверь открыли изнутри. Мы прошли сквозь стену – огромной толщины, хотя и несравнимой со Стеной Нессуса, – и я остановился так внезапно, что офицер, шедший позади, налетел на меня. Стражник, дежуривший внутри, был вооружен длинным обоюдоострым мечом, острие которого он опустил на камни мостовой.

– Где я? – спросил я офицера. – Что это за место?

– То, о котором я говорил, – отвечал он. – Вон корабельный корпус.

Я посмотрел и увидел мощную башню из блестящего металла.

– Бойся моего клинка, – ухмыльнулся стражник. – Он славно заточен, приятель, ты его даже не почувствуешь!

– К этому заключенному ты должен обращаться «сьер», – приказал офицер.

– Допустим, сьер – пока ты здесь.

Не знаю, что еще офицер сказал ему или сделал; пока они обменивались этими репликами, из башни вышла женщина, за которой следовал мальчишка-слуга с фонарем. Офицер самым небрежным образом отдал ей честь – судя по роскошной форме, она явно была старше его по званию – и сказал:

– Похоже, тебе не спится?

– Не в том дело. В донесении ясно говорилось о времени прибытия, а мне известно, что ты держишь слово. Я предпочитаю встречать новых клиентов лично. Повернись-ка, парень, дай взглянуть на тебя.

Я повиновался.

– Отличный экземпляр; и, похоже, вы не оставили на нем ни следа. Он не сопротивлялся?

– Мы вручаем тебе чистую страницу.

Он не сказал больше ни слова, и тогда один из факельщиков прошептал:

– Он дрался как дьявол, госпожа префект.

Офицер бросил на него взгляд, ясно говоривший, что тот заплатит за свое замечание.

– Ну, с таким покладистым клиентом, – продолжала женщина, – думаю, мне вряд ли потребуешься ты или твои люди, чтобы переправить его в камеру?

– Если хочешь, мы сами запрем его, – сказал офицер.

– В противном случае придется немедленно снять наручники.

– Я расписался за них, – офицер пожал плечами.

– Тогда снимайте их. – Она повернулась к слуге. – Смерди, этот человек, быть может, попробует бежать от нас. Если он сделает это, отдашь мне лампу и вернешь его.

Освобождая мои руки, офицер шепнул мне на ухо «не вздумай», потом отступил и поспешно отдал мне честь. Стражник с мечом ухмыльнулся снова и открыл узкую дверь в стене; офицер и факельщики строем вышли наружу, и дверь с грохотом захлопнулась за ними. Я чувствовал, что потерял единственного друга.

– Сюда, сто второй, – скомандовала женщина, указав мне на дверь, откуда недавно появилась сама.

Я оглядывался, сперва надеясь бежать, а затем с немым изумлением, которое мне навряд ли удастся описать. Слова рвались из меня; я не мог сдержать их, как не мог заставить замолчать свое сердце: «Это же наша Башня Сообразности! Вон там Башня Ведьм – только она сейчас стоит прямо! А дальше – Медвежья Башня!»

– Тебя называют святым, – промолвила женщина. – Вижу, ты совсем ненормальный.

С этими словами она показала свои руки, чтобы я убедился в отсутствии у нее оружия, и улыбнулась мне так зловеще, что и без предупреждения офицера я понял, куда она клонит. Разумеется, оборванный мальчишка с лампой безоружен и не представляет никакой угрозы; у нее же, решил я, под роскошной формой пистолет или нечто похуже.

Что бы там ни говорили, очень трудно ударить другого человека изо всех сил; какой-то древний инстинкт заставляет даже самых жестоких смягчать удар. У палачей я научился не делать этого. Я саданул ее ребром ладони в подбородок с такой силой, с какой не бил никого в свое и жизни, и, обмякнув как кукла, она рухнула на землю. Я вышиб фонарь из рук мальчишки, который погас еще в полете.

Стражник у двери в стене поднял свой меч, но только затем, чтобы преградить мне дорогу. Я развернулся и бросился бежать к Разбитому Двору.

Боль, пронзившая меня в тот же миг, сравнима разве что с муками, испытанными мною на «Революционизаторе». Меня разрывало на части, и это расчленение все тянулось и тянулось, пока четвертование мечом не показалось мне чем-то обыденным. Земля подо мной будто тряслась и подпрыгивала, даже когда первый приступ жуткой боли закончился и я остался лежать в темноте. Выстрелы всех громадных орудий Битвы при Орифии слились в один залп.

Потом я вернулся в мир Йесода. Его чистый воздух наполнял мои легкие, а музыка его ветерков ласкала мой слух. Я сел и обнаружил, что это всего лишь Урс, но такой, каким он является тому, кто вернулся из преисподней. Поднимаясь, я думал о великой помощи, которую оказал на расстоянии этому растерзанному телу; но руки и ноги мои замерзли и онемели, а все суставы нестерпимо ныли.