Пепел острога - Сергей Самаров Страница 66

Естественно, молодым людям было о чем поговорить по дороге, хотя она и не была долгой.

– Вот смотрю я на тебя, конунг, и не понимаю… – начал разговор десятник, и так начал, что и самому Ансгару стало понятно – десятник ищет ответы на вопросы, которые не выходят из головы. А эти вопросы, если они так прочно занимают мысли, непременно должны быть связаны с недавно пережитым. О том, что пережили воины сотни Овсеня совсем недавно, конунгу напоминать не было надобности, и он при этом понимал, что для каждого его собственные переживания важнее переживаний другого, следовательно, спрашивать десятник мог не о том, что волнует Ансгара, а лишь о своем.

– Что ты не понимаешь?

– Ничего не понимаю… Ведь ты же самый настоящий урманин? Точно такой, как и все?..

Разговор зашел издалека, но непонятно еще было, к чему он приведет.

– Наверное, точно такой, – согласился Ансгар, – если не считать, что моя бабушка по рождению была гречанкой. Но во мне слишком мало греческой крови, чтобы я мог хотя бы частично назвать себя греком, хотя греческим языком владею примерно так же, как славянским. Разве что чуть похуже, потому что практики разговора имел мало. Вырос же я в Норвегии, и воспитывался в ее холодных ветреных фьордах, как и другие мои сверстники, с мечом и щитом в руках, и характером я полноценный норвежец, можешь не сомневаться…

– Вот этого я и не понимаю… – признался Велемир. – В нашем народе издавна принято считать вас и свеев дикарями, способными только на грабеж и убийства. Да и не только в нашем народе. К нам торговые гости из разных земель заглядывают, и у всех мнение о вас одинаковое. Все вас не просто не любят, но даже ненавидят и презирают. Говоря по справедливости, есть за что… Старики рассказывают, когда со своим царем Атиллой прошли через славянские земли гунны, которых все тоже считали диким народом, они меньше разору несли, чем вы несете… Гунны цель имели. Они побеждали и присоединяли побежденных к своему войску [108]… А свеи и урмане побежденных убивают безжалостно и с невиданной жестокостью… С дикостью, которой даже гунны, одного языка не имеющие, не проявляли… Но вот с тобой встретились, и я вижу перед собой человека, который не просто урманин, а конунг урман, следовательно, лучший в этом народе…

– Лучший – это громко сказано… – Ансгар опять проявил природную скромность, хотя и настороженную, потому что ему, понятно, не могло нравиться отношение стрелецкого десятника к его народу. – Не всегда конунги, короли и князья являются лучшими. Но когда они лучшие, это уже хорошо, и мне очень хотелось бы быть лучшим, как мой отец Кьотви. Он – да, он был лучшим норвежцем, и все помнят и знают, что главное для Кьотви было – его слово. Он никогда свое слово не нарушал, никогда не обманывал. Я хотел бы быть таким, как отец, и перенять хотя бы часть его славы не только военной, но и человеческой.

Велемир спорить не стал не просто потому, что мало знал о конунге Кьотви, но и потому, что его мало интересовал умерший конунг, но больше интересовал начатый разговор с наследником умершего, конунгом новым.

– Да, я слышал… Конунга Кьотви уважали и друзья и враги… Ну, по крайней мере, и ты тоже не последний. Но я о другом говорю. Смотрю вот я на тебя, и не вижу того дикаря и грабителя, какими все вас представляют… Но ведь я сам совсем недавно видел совсем других урман и свеев. Тех, что на Куделькин острог напали… И сам их перебил больше десятка… Я стрелу за стрелой пускал, и в каждой стреле были мои обида, боль и желание отомстить. Это были не люди… Это же были настоящие дикари, настоящие звери, достойные того, чтобы их убили и выбросили тела на съедение диким животным.

– Вы выбросили тела? – переспросил, морщась, Ансгар.

– Нет… Пока Овсень захватывал с сотней драккары, а я лежал в шалаше раненый, шаман Смеян заставил часовых сжечь тела в общем костре. Но, когда сотня вернулась, этому костру никто не оказал уважения своим присутствием. Никто не захотел проститься с убитыми. Дикари получили то, что заслужили. Вот я и сравниваю тебя и их. И что я должен думать?

Ансгар нашел ответ сразу.

– В вашем народе все одинаковые? – спросил юный конунг.

– Конечно, нет. И у нас есть люди добрые и злые, но у нас не принято совершать такие дикие набеги на соседей. Бывают войны, и даже между соседними славянскими племенами бывают, и часто… Мы, русы-варяги, уже много веков повоевываем со словенами, что по ту сторону Ильмень-моря живут. Только за Бьярмию спор идет вторую сотню лет. Но никогда не стоял вопрос об уничтожении. Победить в войне, добиться своего – это да. Заключили договор, победитель получает, что хотел, и все. Но не доходить при этом до дикости зверья. А твои соотечественники доходят.

– Мне трудно что-то возразить, десятник, но все, чем ты возмущаешься, в моем народе считается доблестью, и я не могу сказать, что это плохо, потому что не считаю образ жизни своего народа плохим. Мы всегда стремимся быть победителями, как учит нас О́дин. А быть яростным и свирепым в бою, не давать никакой пощады врагу – это и есть быть победителем. Победителем до конца, без всяких оговорок… Или все, или ничего… Это наш жизненный принцип… Мне вот сегодня предложил воевода Вихорко провести бой на мечах. Хочется, как я понял, ему посмотреть, на что я способен. Не поединок, а простой пробный бой, чтобы друг другу боли не причинять. Это, наверное, в ваших правилах, которые нам кажутся смешными и не мужскими. Я не понимаю, что такое пробный бой двух взрослых людей… Скандинавские мужчины, бывает, проводят поединок и дерутся насмерть. Это и есть – победить до конца. Понимаешь, мы в суровом краю живем, и в суровости воспитаны, мы друг к другу сурово относимся, и к себе сурово относимся, и потому не понимаем, почему мы должны мягко относиться к чужим нам людям. Наверное, потому все скандинавы и грубы, потому и злы в бою. Для каждого скандинава считается честью умереть с мечом в руках, и, наоборот, бесчестьем умереть в постели от старости. Хотя, говорят саги, были и великие воины, которые умирали от старости непобежденными, и их все равно пустили к костру Вальгаллы, потому что они искали боя, а противник боя с ними избегал. Но это исключение. У нас дух народа такой, что нам потребен кровавый бой…

– Я не вижу ничего мужского в том, чтобы грабить людей, которые что-то делают, и ничего не делать при этом самому… – холодно заметил Велемир, которого не проняли такие горячие слова конунга, и он не нашел их убедительными. – Но у нас, видимо, разные понятия о мужской чести. В моем народе настоящим и достойным мужчиной считается тот, кто построил дом, правильно воспитал добрых детей, укротил горячего коня или дикого лося и засадил поле… В этом – смысл продолжения жизни на земле. Не только одного народа, но всей жизни, завещанной нам богами… А в твоем народе, как я понимаю, смыслом считается желание отобрать урожай, собранный с засаженного поля, при этом и построенный дом сжигается, и дети или убиваются, или продаются в рабство, и воруется конь… Я не вижу в этом ничего мужского и не вижу никакой доблести… Набеги чаще всего совершаются не на сильные вооруженные дружины, способные постоять за себя и дать суровый отпор, а на жилые селения, к тому же плохо защищенные. Мужчина, считающий честью умереть в бою, вызвал бы на бой дружину противной стороны и вышел бы навстречу со своей дружиной… Это было бы по-мужски, и это было бы геройством, действительно достойным места у костра в Вальгалле. А воевать с женщинами и детьми, которые не в состоянии за себя поднять оружие – здесь чести мало…