Грозный змей - Майлз Кэмерон Страница 66

Через десять минут их нашли – они лежали на земле, и у каждого из лица или из горла торчала тяжелая стрела. Кроме того – на всякий случай – им перерезали глотки.

Галлейцы разозлились.

Харндонцы стали умирать.

Через час архиепископ отправил мэтра Гри прибить клочок пергамента к речным воротам.

Эдвард вывел из города шесть перегруженных телег. Они миновали ворота на Первом мосту, где двое скучающих наемников в королевской форме пропустили их, не удостоив и взглядом. В телегах – и на спинах двадцати лошадей и пони – располагалось все хозяйство мастера Пиэла, его лучшие наковальни и его сокровища. И еще половина хорошеньких юных девиц из Саутэнда: сестры Эдварда, его Анна, ее родители. Они были не одни. На дороге вокруг моста толпились люди, одетые как будто в паломничество, несущие свои пожитки, еду и воду.

После длинной и громкой ссоры с женой мастер Пиэл отбросил идею мученичества и ехал вместе с ними.

Не хватало только Бланш. Анна говорила, что та ушла к королеве. Эдвард считал ее очень храброй, но учитывал и другие соображения. Например, стражников у ворот.

Королевская гвардия их как будто не заметила. Стражники выпустили из города несколько тысяч людей, а через час вообще ускакали, оставив ворота без охраны.

С рассветом Пасхи голову лорда-мэра Айлвина Дарквуда выставили на воротах дворца. И еще дюжину голов не таких уважаемых людей, сторонников города и королевы. Например, Диоты, в напоминание всем, кто сохранял верность королеве.

Хотя имя сэра Джеральда Рэндома значилось в списке первым, его головы на воротах не было.

Архиепископ, устроитель всех казней, служил мессу в соборе. Его людям пришлось найти нужные сосуды и нужные одежды. В Великую субботу собор опустел, а в хаосе, вызванном пожаром в епископском дворце, исчезли все сокровища Святого Фомы.

Горели целые районы. Кто-то винил Джека, кто-то – галлейцев.

Когда первая пасхальная месса закончилась, солнце ярко сияло в небе. Оно освещало лужи крови на мостовых и играло на броне окситанских рыцарей, которые встали лагерем за Саутэндом. Окситанцы и галлейцы и в лучшие времена не были особо дружны. К полудню пошли слухи, что на улицах дерутся.

Неожиданно город заполнился галлейцами и королевскими гвардейцами. Как и в пятницу, солдаты стояли на каждой площади и на каждом углу.

Солнце пылало, как факел, освещая камеру королевы. Впервые за четыре дня она ощущала прикосновение чистых золотых солнечных лучей. Оно походило на поцелуй возлюбленного. На спасение.

Волосы ее свалялись, как грива дикого коня. Она три дня не меняла одежду, опасаясь, что на нее нападут, пока она переодевается. Что любое сложное действие отвлечет ее от битвы, происходящей в ее разуме.

Она не ела два дня, и ребенок внутри нее возмущенно пинался. Бока у нее болели, а спина горела огнем. Молоко, появившееся в груди, просачивалось на рубашку и пахло. Набухшие груди болели, переполняясь. Живот стал тяжелым, как цепи грешника в аду.

Прикосновение солнца было чистым. Стражники укрепили в ней надежду, хотя она не понимала почему. А в субботнюю ночь, в темноте, пришла Бланш, которую редко замечали. Бланш расчесала ей волосы и помолилась с ней.

Стражники впустили ее и выпустили.

Пасхальным утром старший стражник поставил на пол поднос с хлебом и сыром и отщипнул по кусочку от того и другого.

– Не стоит морить себя голодом, ваша милость. Ваш брат уже идет. Мы не позволим вас тронуть.

Его, казалось, разочаровало, что она не ответила. Но с наступлением дня давление не ослабло. Если в Пасхе и было какое-то волшебство, то только в ее сердце. Она не осмелилась отвлечься на еду. Она могла только пить солнечный свет, как новорожденный сосет грудь. Еда, брат, предательство мужа… Это все оставалось в другом мире.

В темноте она поняла наконец, чего оно хочет. Оно хотело ее ребенка. Теперь она чувствовала его. Чувствовала, что тварь стремится войти в нее, уничтожить ее сына.

Королева упивалась золотым светом. За четыре дня ее мир сжался до необходимости выстоять. Быстро работая, она вплетала новые лучи силы в сложные чары и укрепляла ими свою стену.

Тела она не чувствовала. Она любила его, но ничего не могла для него сделать. Ей хотелось плакать, потому что голод и недостаток сна мучили ее ребенка. Она чувствовала запах сыра. Она желала прерваться, поесть, выпить чистой воды.

Она ничего из этого не сделала. Она только пила золотой свет и ждала. И молилась.

В канун Пасхи принц Рэймонд Окситанский прислал герольда к королю Альбы.

Король встретил его в большом зале. Там висели венки, но человек, часто бывавший при альбанском дворе, увидел бы, что их немного. Королева сидела в тюрьме, ее фрейлины были изгнаны, служанки старались отсиживаться по домам. Все говорили о грабежах и насилии, которое учиняли галлейцы, ни одна девушка не признавалась, что на нее напали, но матери, возмущенные творившимся на улице, оставляли дочерей дома. Сыновей зачастую тоже.

Король разглядывал цветы, которых было слишком мало, и редкие ленты, местами грязные. У трона стоял Жан де Вральи. Он тоже видел грязную ленту.

– Ваша милость, если я бы мог, я бы не допустил такого оскорбления со стороны простонародья. – Он прошел по почти пустому залу и содрал ленту.

Король подпер подбородок рукой. Одет он был непышно. Несмотря на радостный день, он нарядился в черное.

– Что? – спросил он.

– В Галле такие вещи лучше устроены, – сказал де Вральи, – люди низкого происхождения никогда бы себе такого не позволили.

Король вытянул ноги:

– Не остались бы дома в праздник?

– Вы шутите, ваша милость?

Гвардейцы в ярких красных одеждах ввели в зал высокого юношу. Медовые волосы и изящные черты лица выдавали в нем ирка. Многие трубадуры утверждали, что в жилах жителей Окситании течет кровь ирков. Они говорили на галлейском, но не таком, как в Галле, и пели песни из Иберии и Ифрикуа, из Альбы и Галле. В прибрежных городах стояли даже мечети, и принцев это вполне устраивало. Окситания была страной песен и апельсинов.

И искусных воинов.

Герольд был одет в подобающий ему наряд – на табарде из золотистого шелка в лазурную клетку раскинул крылья имперский орел. Он был так искусно вышит шелковой нитью, что в точности напоминал живого хищника. Какое отличие от альбанских и галлейских геральдических зверей, совсем не похожих на себя!

Двигался герольд с грацией танцора. Ростом он не уступал де Рохану и де Вральи. Он глубоко поклонился королю, коснувшись пола правым коленом. Шоссы у него тоже были шелковые. Лучшие шоссы в зале.

Де Рохан появился из королевских покоев с опозданием. Шел он очень быстро, его сопровождал десяток хорошо одетых людей – в шелках, шерсти и мехах. Половина из них оказалась альбанцами. События Страстной недели разделили Брогат, Джарсей и Альбин, многие верные королю люди забыли о своей ненависти к галлейцам перед лицом другой жестокости. Любое появление Джека в сельской местности приводило к тому, что на сторону короля и де Рохана вставали новые йомены и рыцари.