Алая буква - Натаниель Готорн Страница 65

Пастор повернулся к помосту и простер руки.

— Гестер, — сказал он, — подойди сюда! Подойди, моя маленькая Перл!

В его взоре, устремленном на них, было что-то страдальческое и вместе с тем что-то нежное и странно торжествующее. Девочка, всегда легкая, как птичка, подбежала к нему и обхватила руками его колени. Гестер Прин — медленно, словно побуждаемая неизбежным роком, которому не могла противиться даже ее сильная воля, сделала несколько шагов и остановилась. В то же мгновение старый Роджер Чиллингуорс, видя, что жертва готова ускользнуть из его рук, протиснулся сквозь толпу, а может быть, поднялся из преисподней, — настолько мрачным, тревожным и злобным был его взгляд! Собрав все свои силы, старик бросился вперед и схватил священника за руку.

— Остановись, безумный! Что ты делаешь? — зашептал он. — Удали эту женщину! Прогони ребенка! Все еще уладится! Не губи своей славы, сохрани свою честь перед смертью! Я еще могу спасти тебя! Неужели ты хочешь навлечь позор на свой священный сан?

— А, искуситель! Ты опоздал! — ответил священник, глядя на него со страхом и все же не отводя глаз. — Ты потерял власть надо мной! Милосердие божие спасет меня!

Он снова простер руку к женщине с алой буквой на груди.

— Гестер Прин, — воскликнул он, и в его голосе звучала глубокая искренность, — именем всеблагого и всемогущего, дарующего мне в последние минуты силы искупить мой тяжкий грех, семь лет тяготевший надо мной, заклинаю тебя подойти сюда и помочь мне! Поделись со мной своей силой, Гестер, но пусть ею руководит воля, которую мне ниспослал господь! Этот жалкий, обиженный человек противится моему намерению всей силой — всей своей силой и силой дьявола! Подойди ко мне, Гестер! Помоги мне взойти на помост!

Толпа пришла в смятение. Сановники и старейшины, стоявшие ближе других к священнику, были захвачены врасплох; их так потрясла происходившая на их глазах сцена, что они не могли ни принять напрашивавшееся объяснение, ни придумать иное и оставались безмолвными и бездеятельными свидетелями правосудия, которое готовилось свершить провидение. Они видели, как священник, опираясь на плечо Гестер и поддерживаемый ее рукою, приблизился к помосту и с помощью женщины поднялся по его ступеням, все еще держа в своей руке ручку рожденного в грехе ребенка. Старый Роджер Чиллингуорс последовал за ними, как человек, неразрывно связанный с этой драмой греха и горя и поэтому имевший право присутствовать при ее финале.

— Во всем мире, — сказал он, мрачно глядя на священника, — не существует такого тайника ни на вершинах гор, ни в недрах земли, где ты мог бы скрыться от меня, кроме этого эшафота!

— И я благодарю бога за то, что он привел меня сюда! — ответил священник.

И хотя он весь дрожал и смотрел на Гестер с сомнением и тревогой во взоре, на губах его играла легкая улыбка.

— Разве это не лучше, — прошептал он, — чем то, о чем мы мечтали в лесу?

— Не знаю! Не знаю! — быстро ответила она. — Лучше? Так мы, наверно, оба умрем, и маленькая Перл умрет вместе с нами.

— Ты и Перл должны ждать веленья божьего, — сказал священник, — а господь милосерд! Теперь дай мне выполнить его святую волю, которую он мне открыл. Ибо час мой пробил, Гестер! Я должен поспешить и принять свой позор на себя!

Опираясь на Гестер Прин и держа за руку маленькую Перл, преподобный мистер Димсдейл обратился к уважаемым и почтенным правителям, к благочестивым священникам — своим собратьям, к народу, чье великое сердце, хотя и сжималось от ужаса, все же было полно горячего сочувствия, словно уже знало, что сейчас перед ним раскроется глубокая тайна жизни, исполненной греха, но также — страданий и раскаяния. Солнце, едва перейдя за полдень, ярко освещало священника, придавая четкость его фигуре, когда он, отделяясь от всего земного, предавал себя в руки вечного судии.

— Народ Новой Англии, — воскликнул он, и голос его взлетел ввысь, высокий, торжественный и величественный, хотя в нем слышался трепет, а иногда стон, прорывавшийся из бездонной глубины раскаяния и тоски, — народ, любивший меня! Ты, считавший меня праведником, взгляни на меня — величайшего грешника на земле! Наконец, наконец я стою на том месте, где должен был стоять семь лет назад вместе с женщиной, рука которой помогла мне взойти сюда и в эту страшную минуту удерживает меня от падения! Взгляните, вот алая буква, которую носит Гестер! Вы все содрогались при виде ее! Куда бы Гестер ни шла, сгибаясь под бременем этой страшной ноши, куда бы она ни обращалась в надежде найти покой, везде зловеще светилась алая буква, сея страх и отвращение. Но среди вас стоял человек, тоже с клеймом позора на груди, и вы не содрогались.

В это мгновение могло показаться, что священник уже не сможет раскрыть тайну до конца. Но он поборол свою телесную слабость и духовное изнеможение, которое грозило им овладеть. Он отстранил руку помощи и шагнул вперед, став перед женщиной и ребенком.

— На этом человеке клеймо! — настойчиво и страстно продолжал священник, ибо он стремился высказать все. — Взор божий видел его! Ангелы всегда указывали на него! Дьявол знал о нем и постоянно растравлял его прикосновением своего палящего перста! Но человек этот искусно скрывал свое клеймо от людей; он ходил среди вас, печальный, потому, считали вы, что ему, такому чистому, не место в грешном мире! Он был грустен, и вы думали, что он тоскует по своим родным небесам! Теперь, в свой смертный час, он предстает перед вами! 0л просит вас снова взглянуть на алую букву Гестер! Он говорит вам, что, несмотря на весь таинственный ужас, внушаемый этой буквой, она — лишь тень того, что он носит на груди своей, но и этот красный знак — лишь слабое подобие того клейма, которое испепелило его сердце! Кто здесь еще сомневается в суде божьем над грешником? Смотрите! Вот страшное доказательство!

Судорожным движением он сорвал с груди свою священническую повязку. Тайна была раскрыта! На мгновение глазам объятой ужасом толпы предстало страшное чудо, а лицо священника светилось торжеством, как у человека, одержавшего победу, несмотря на невыносимые страдания. Потом он медленно опустился на помост. Гестер приподняла его голову и положила себе на грудь. Старый Роджер Чиллингуорс опустился рядом с ним на колени, и на лице его застыло бессмысленное и безжизненное выражение.

— Ты ускользнул от меня! — повторил он несколько раз. — Ты ускользнул от меня!

— Да простит тебя бог! — сказал священник. — Ты тоже тяжко грешил.

Он отвернулся от старика и устремил свой потухающий взор на женщину и ребенка.

— Моя малютка Перл, — тихо сказал он, и на лице его сияла нежная и кроткая улыбка, отсвет души, готовой уйти на вечный покой; теперь, когда тяжесть спала с него, казалось, что он даже готов шутить с ребенком. — Дорогая моя Перл, может, теперь ты поцелуешь меня? Ты не хотела сделать это в лесу! А теперь?

И Перл поцеловала его в губы. Чары развеялись. Великая сцена горя, в которой девочка принимала участие, разбудила в ней дремавшие чувства; и слезы ее, упавшие на щеку отца, были залогом того, что она будет расти среди человеческих радостей и печалей не затем, чтобы бороться с этим миром, а чтобы стать в нем женщиной. И миссия Перл как посланницы страданий для матери тоже была теперь выполнена.