Невыносимые. До порога чужих миров - Ирина Лазаренко Страница 64

Она спрыгнула с телеги и направилась к вещам. Что это еще такое, откуда и отчего? Лежат. То есть сидят. И кому и для чего потребовалось смастерить прямо посреди дороги такой…

– Стоять, – сипло сказали ей в ухо.

Не успела Алера удивиться, что Дымка, оказывается, разговаривает, и подумать, что ей просто голову напекло, как в шею ткнулось что-то холодное и кусачее, а за плечи грубо обхватила незнакомая и какая-то недружелюбная рука. Коленом Алеру пнули под зад, вынудив выпрямиться. Холодное и кусачее сместилось под ухо, противно ущипнуло кожу.

Алера осторожно опустила взгляд. Рука, обхватывающая ее плечи, оказалась толщиной, пожалуй, с ее собственные две, мясистая и покрытая рыжеватым мехом. Довольно грязная, между прочим.

Мелькнула дурная мысль, что это та самая рука, которая сей вздох опирается локтем на стол из пенька, что она одновременно соломенная, в пустом рубашечном рукаве, и живая, держащая ее за плечо.

Алера не шевелилась и ничего не говорила: кто сам приперся, тот пусть и рассказывает, за каким демоном. Голова все равно оставалась пустой и не верила, что делается нечто страшное, потому как ведь только что все шло как обычно: дорога, стрекозы, гречишные поля и препирательства с друзьями. Сей вздох она видела только Дымку, но тот вел себя спокойно, блестел карими глазами из-под длинной челки и не проявлял ни тревоги, ни нетерпения. Впрочем, что ему-то, на дороге стоять – не тележки таскать.

– Баба! – наконец сообразил обладатель волосатой руки и кусучего ножа.

Алера услышала его словно через одеяло, ничего в ответ не сказала и даже не подумала, потому что думать сей вздох отчего-то не получалось: чтобы думать – нужно вернуться туда, в нормальное, где дорога, стрекозы и никаких соломенных рубашек, а потом, из оттуда, можно что-то ощущать и придумывать всякие ответы.

Под ухом ущипнуло-ужалило, так противно, с отдачей в голову, и от этого противного щипка Алера взяла и наконец поверила в настоящесть странного места, где волосатые лапы хватают тебя за плечи, а в уши сипят противные чужие голоса.

Волосатая лапа тем временем отпустила ее плечи и занеслась ощупать подвернувшуюся удачу, да так и застыла в воздухе, а выжидательно растопырившиеся пальцы задрожали. Под ухом куснуло сильнее, больнее, по шее что-то пробежало, неприятно щекоча.

Тахар и Элай, может, и задремали в телеге, но теперь – проснулись. И вынырнули из-за высокого борта, чтобы выяснить, куда подевалась Алера.

Для владельца запыленной лапы это стало той еще нежданностью: за коником и высокими бортами он никого в телеге не заметил, да и кто б подумал, что баба будет править лошадью, если рядом есть мужик? Даже два мужика! Ну вот как так?

Тахар и Элай тоже изумились до невозможности: честное слово, на вздох глаза закрыть нельзя, только что же все в порядке было! Эльф поднял ножны Алеры, прислоненные к борту телеги, медленно, с пришибленно-раздумчивым выражением лица вытащил один из клинков и приподнял брови: ну, и что там твой ножичек, грабитель ты недоделанный?

Недоделанный грабитель побледнел, но сжал губы еще упрямей и вцепился в Алеру еще крепче. Я-то – вот он, а ты, эльф, со своим клинком еще добежать до меня должен.

На пальцах Тахара трепетали черно-желтые шипы, и Элай понятия не имел, что это такое друг подвесил на руку перед дорогой – новое какое-то заклинание. Может, оно выращивает черно-желтые розы среди дороги, а может, роняет за шиворот заклинателю конский хрен.

– А ну стоять! – с решимостью загнанной в угол крысы рявкнул разбойник. – А то глотку ей перережу!

Он тряхнул Алерой, двинул локтем. По ее шее побежала новая струйка крови, ворот рубашки стал уже красно-пятнистым, глаза – удивленные-удивленные.

– Перережу!

Элай встретился взглядом с Алерой, указал глазами в землю, дождался, пока ошарашенный взгляд станет осмысленным, и крикнул:

– Валяй, перережь! Она нас знаешь как заколебала!

– Че?

От неожиданности мужик чуть расслабил хватку, кусание под ухом Алеры стало чуточку-чуточку слабее, и она рванулась, проскальзывая под обмякшей рукой. Та успела цапнуть ее за волосы, Алера взвизгнула от боли и возмущения, и в тот же вздох ровно от того же взвыл разбойник, выпустил ее волосы и выронил нож, чтобы схватиться за собственное плечо и с воем протанцевать по дороге вокруг столика-пня и соломенных фигурок.

Нож откатился под копыта Дымке, тот фыркнул, махнул головой и переступил с ноги на ногу.

Грабитель, зажимая плечо, плясал на полусогнутых среди разбросанных соломенных чучел, пыхтел и сдавленно стонал что-то про лошадей, матерей и бдыщевы хвосты. Из-под сжатых пальцев разбегались темно-красные дорожки, на спине цвело пятно с черно-желтыми краями. А так-то он выглядел вовсе не страшным – обычный селянин: большой, рыжевато-русый мужик лет чуть за двадцать, коротко стриженный, одетый по-деревенски. И откуда такой взялся на дороге, с ножом и соломенными чучелами?

Тахар, багровый от ярости, почти орал новое заклинание, замешивая его яростными пассами, Элай спрыгнул с телеги, и только услышав это, Алера наконец поднялась на ноги – она так и сидела посреди дороги, очумело глядя на разбойника. Поднялась, потерла шею, недоверчиво посмотрела на красные пальцы. Взяла протянутую руку эльфа – не схватилась, не оперлась, а просто вложила ладонь в ладонь с таким видом, словно делает это из чистой вежливости, – и Элаю немедленно расхотелось хватать ее в охапку и тащить в телегу на ручках, и он даже удивился, что до этого, оказывается, хотелось.

Тахар тем временем, храня непроницаемо-багровое лицо, тащил разбойника по воздуху к забоке дороги, а следом за ним плыли соломенные одежки и пень.

Вообще-то парение Тахару обычно не удавалось: слишком сложное заклинание, по-хорошему – самоучке не стоит и пытаться его сотворить. Как-то раз в одном Мире Тахар попытался и чуть не убил Раня баклагой с водой: она с диким свистом пронеслась над головой эльфа, едва успевшего пригнуться, переломила ствол молодого деревца и пропала в голубой дали. А сам Тахар в это время с воем катался по земле и зажимал ухо, из которого лилась кровь. После этого ему расхотелось упражняться с парением, но сей вздох он очень, очень разозлился.

Почему его злость вылилась именно в это заклинание и как ему, разозленному, удавалось управляться с вредным парением – ведала, пожалуй, одна лишь Божиня, а Элай и Алера наблюдали за полетом мужика и чучел с нескрываемым ужасом.

Сам разбойник прекратил выть и ругаться, теперь он лишь жалко поскуливал, вцепившись в свою рану и дрыгая в воздухе ногами. То ли он заметил, как одеревенели Алера и Элай, глядя на мага, то ли решил, что в любом случае не стоит ругаться на человека, который магически перемещает куда-то твое тело.

Швырнув мужика, чучела и пень в забоку, Тахар запустил дрожащую руку в котомку, долго рылся там, словно не понимая, что подворачивается ему под пальцы, потом наконец достал пузырек темного стекла. Внутри вязко плюхало что-то черное с прозеленью.