Механизм жизни - Андрей Валентинов Страница 64

В лавку монашек, не желая мокнуть, зашел вместе с гостями. Вместе с Ури они топтались у порога, пока барон изучал ряды полок с иконами. Миниатюрные образки, двух– и трехстворчатые складни, простенькие «доски», лики в серебряных и золоченых окладах; ниже – нательные кресты, четки из кипариса…

Свечи.

Купив дюжину свечей у дородного дьякона, они вышли наружу. Дождь стих, но небеса хмурились.

– Вам в какой храм, а? – спросил монашек. – У нас их много!

И начал перечислять, старательно загибая пальцы:

– Преображения Господня – раз, Покрова Пресвятой Богородицы – два, Знамения Богоматери – три… Они все рядком стоят!.. еще Святителя Николая чудотворца, так он больше для братии, возле келий… – Инок запнулся, вспоминая, что упустил. Было видно: в монастыре он недавно. – Ага, в колокольне, преподобного Сергия Радонежского! Так куда вести?

Грех гордыни пылал на лбу монашка. Храмами обители он хвастался, будто сын купца – отцовскими складами товара. Близость Ури его не пугала: шляпа действовала наилучшим образом. Это лишь привратник не в меру глазастый попался.

– Если вас не затруднит, преподобный отче, – доведя прусский акцент до абсурда, фон Книгге источал фимиам вежливости, – проводите нас к Преображенскому собору. Ваше благочестие станет порукой, что мы на верном пути.

Он поздно сообразил, что переигрывает. Монашек уже косился на него с подозрением. С обходительными господами у сопляка были связаны какие-то неприятные воспоминания. На «преподобного отца» инок не тянул: ни внешностью, ни возрастом. Бледное лицо, на носу и щеках – прыщи, руки в цыпках. Отчаянно моргая, мальчишка напоминал совеныша, разбуженного средь бела дня.

– Ага, – невпопад кивнул он и заторопился вперед.

Эминент отлично чуял след. Он прошел бы по нему и сам, но отказываться от сопровождения не хотел. Даже от затравленного монашка можно получить кое-какие душеполезные сведения. Перестарался с елеем? – это поправимо. Инок болтлив, надо только чуточку ему помочь…

– Преподобный отче! Не в тех я годах, чтобы бегать наперегонки. Давайте умерим шаг… А вы нам расскажете о монастыре, что сами пожелаете.

Монашек успокоился.

– Белый дом видите?..

Обращение «сын мой» не шло у мальчишки с языка. Он уж и так, и эдак – ни в какую, хоть убей! Эминент не прилагал к этому усилий: чернец робел без посторонней помощи, что весьма забавляло барона.

– Там владыка Поликарп живет. Там же иереев принимает, и мирян, когда снизойдет. А ежели кого из братии зовет – берегись! Непременно епитимью наложит, к гадалке не ходи…

«Гадалка» прозвучала явным диссонансом. Заробев гнева грозного владыки, монашек невольно ускорил шаг, но, вспомнив о просьбе спутника, застыдился. Под ногами поскрипывала жухлая трава. Ветер тоскливо свистел в голых ветвях осин. Кучка иноков граблями прилежно сгребала палую листву.

Часы на колокольне показывали четверть пятого пополудни.

– А вон и Скорбный Преображенский…

Четыре бирюзовых купола мнились клочками чистого неба. Пятый, центральный, отблескивал темным золотом. Собор напоминал корабль, упрямо идущий через свинцовое море туч.

– А скажите-ка, преподобный отец… Поздно ли в обители спать ложатся? Успеем ли мы помолиться?

Монашек беззаботно махнул рукой:

– Сто раз успеете! Еще вечерни не было. Мы ее в пять служим.

Собор приближался, нависая уже не кораблем – ледяным айсбергом с крутыми уступами и провалами окон-пещер. В глубине кое-где теплился неяркий свет.

– В соборе мы только летом каждый день служим. А сейчас – в Никольском. Во-он его маковка, над братским корпусом. Видите? Туда вся братия и соберется. Молитесь, сколько душа требует…

Робость, старательно изображаемая фон Книгге, сделала свое дело. Брат Феодосий разливался соловьем. «Значит, вечерня будет в Никольском, – отметил Эминент, приветливо улыбаясь. – Это хорошо. «Братский» корпус и храм на отшибе, далеко отсюда…»

К паперти вела каменная лестница. Барону вспомнился рассказ полковника «красных уланов», с которым случай свел его в Марселе. Полковник хохотал, вспоминая, как после взятия Москвы решил устроить здесь конюшню. Стойла в соборе! – кавалеристу это казалось дико смешным. Помешала сущая нелепость: подлецы-русские обожают крутые ступени, и лошади не смогли подняться наверх… Пришлось отвести под конюшню соседнюю церковь – «Le temple de Notre Dame icone», [56]– где лестницы не было.

У входа в собор обнаружилась странная роспись. Против ожидания, храм охраняли не святые, а философы и поэты со свитками в руках. Эминент узнал Орфея, Аристотеля, Плутарха, слепца Гомера…

– Владыко говорит, это в назидание, – счел нужным разъяснить Феодосий. – Вся мудрость языческая – ничто перед Словом Господним! Вот пусть и мокнут на паперти. А внутрь – зась!

Греки исправно мокли, не жалуясь на судьбу, и являли собой образец истинно христианского смирения.

– Нас тут не запрут? – с тревогой спросил барон. – У меня дела в городе…

– Да что вы! Пока вечерня, пока ужин… А задержитесь, так причетник явится свечи гасить – он вас на двор и попросит. Брат Тихон все осматривает, прежде чем двери замкнуть.

– Вы нас успокоили, преподобный отец.

Барон перекрестился и, сопровождаемый Ури, принялся взбираться по крутым ступеням, чувствуя себя уланской лошадью. Однако брат Феодосий не пожелал их покинуть. «Вернешься, сразу к работе приставят, – явственно читалось на лице монашка. – А так при деле, никто не прицепится…»

Двери отворились без скрипа – петли смазывали исправно. Эминент снял цилиндр, пристроил на согнутой руке. «Шляпу! – зашипел инок на промедлившего Ури. – Шляпу-то сними!..» Расхрабрившись, он хотел добавить: «Сын мой!» – но тут великан запоздало стащил с головы шляпу, и брат Феодосий онемел. «Сссы-ы-ы…» – только и выдавил он, истово крестясь, после чего бегом вылетел из храма.

Уж лучше граблями махать…

Высокие своды были расписаны фресками. Дюжина свечей и две лампады горели перед величественным пятиярусным иконостасом. Остальное пространство тонуло во тьме. Алтарная часть делилась на три округлые абсиды. В центральной помещался алтарь; левая пустовала.

Фон Книгге глянул направо – и увидел гроб.