Сага о Рорке - Андрей Астахов Страница 64

– Зажечь костры!

Огненные стрелы полетели в штабели дров, в кучи хвороста. Первыми загорелись костры, на которых лежали тела Ведмежича, Ринга и Турна. Славная по ним будет справлена тризна – огненная, кровавая! Жаль, что нельзя будет так же по чести схоронить Первуда, прочих павших. Наемники уже надругались над их телами: Браги сам видел среди стягов и хоругвей вражеского воинства страшные трофеи – головы его воинов, насаженные на копья, и даже узнал голову Оке Гримссона. Враг торжествует, и стоит ли печалиться о погибших собратьях, если очень скоро все остальные разделят их судьбу?

Ансгримцы стоят в каких-нибудь трехстах шагах ниже по склону. Опять непонятно, чего они медлят. Теперь они могут не страшиться норманнов: воины Браги рассказали ему, как арбалетная стрела сразила Рорка, и его сыновец лежит теперь внизу, мертвый и окоченевший. Ансгримцы этого не знают, но все равно боятся. Трусы, трижды презренные трусы! Дикие охотники Аргальфа оказались жалкими трусами, вся их слава фальшива, как любовь потаскухи. Обидно будет умереть от их руки.

Пламя костров разгоралось, охватывало тела мертвецов. Тройное кольцо северян застыло в суровом молчании. Браги обнажил меч и, обернувшись к дружине, велел:

– Трубите вызов!

Звук норманнского рога наполнил ночь, принес за собой полную тишину – стало слышно, как трещат дрова в кострах. Ответный вызов прозвучал лишь некоторое время спустя, сначала одинокий, а затем подхваченный десятками рогов и боевых труб.

– Готовьтесь, братья! – воскликнул Браги. – Они идут!

Внезапно щемящая тоска ожила в груди, навалилась непреодолимой тяжестью на старого ярла. И вроде не о чем жалеть в свой последний час – бывал в сотнях сражений, видел весь поднос земли от Ромеи до Гренландии, знал победы и поражения, голод и изобилие, любовь и смертельную вражду. Все, что по воле бессмертных богов выпадает на долю человека, не обошло Браги, сына Ульфа, и жизнь его ныне заканчивается в битве, так что скоро откроются перед ним золотые врата Валгаллы, и вечный пир будет ему наградой за воинские подвиги. Хорошая жизнь и финал у нее славный – так чего же больше желать? Но нет, не ожидал Браги, что малодушие, пусть секундное, пусть невольное, закрадется в его сердце в эти грозные минуты. Вдруг вспомнилась молодость, те благословенные годы, когда рыжая борода была мягкой и шелковистой, мускулы гладкими, тело сильным и желанным для женщин, которым Браги – стыдно сказать! – не уделял должного внимания, ибо считал недостойным воина тратить время на женщин, а не на войну и походы. Тогда умирать было легче, потому что вкус жизни еще не был распробован как следует, а теперь, когда захотелось жить. Может быть, тело Ринга, пожираемое погребальным пламенем, – это последний долг, который он отдает. Боги наказали его, допустив ему пережить сына, – за что?! К счастью, терпеть эту муку ему осталось недолго.

Браги шумно вздохнул, заскрежетал зубами. Там, внизу, за завесой Мрака, укрылась Смерть. Там храпят кони, звякает отточенная сталь, сотни ног топчут трупы павших и комья замерзшей крови.

Впервые в жизни холодная жуть оледенила сердце викинга, доселе не знавшего страха.

Вот она, Смерть, рядом! Она идет за ним, как уже пришла за Рингом, за Ведмежичем, за Первудом, за Рорком, за сотнями отважных воинов. Она смотрит на Браги тысячами зрачков, в которых пляшет пламя костров, дышит ему в лицо запахом гари и крови. Она берет его в объятия, из которых не вырваться, которые не разомкнуть ни мечом, ни магией.

Гибнут люди и боги, настал Рагнарек [98], стонет земля под тяжелой поступью отродья Хэль!

Многоголосый рев вывел Браги из транса. Толпы наемников выбегали из-за линии костров, и сеча уже началась: там викинги Эймунда дрались с наемниками, и топоры звенели о топоры, мечи о мечи: саксы, норманны, воины неведомого роду-племени с визжанием, подобным звериному, наседали на союзников, падали под ударами, снова поднимались и шли в бой, пока смертельная рана не успокаивала их навсегда. В другой стороне кмети [99]Куявы, который после гибели княжичей и воеводы Купши принял словенскую дружину под начало, бесстрашно дрались с гуннами, которые напомнили им давних врагов хазар, оттого ярость словен умножилась многократно.

– Один! – ревели викинги. – Один!

Отбивая удары врагов, Браги бросал взгляды на костер Ринга. Пламя уже скрыло тело молодого ярла с глаз, лишь ноги еще не были охвачены огнем. Страх Браги прошел, остались лишь бешенство и жажда крови. Железная Башка справлял тризну по своему сыну, и вражеская кровь струилась по его рукам, как поминальное вино.

А враги все прибывали и прибывали: волнами накатывались воины Зверя на войско Браги, грозя потопить, сбросить с вершин холма. Но как волна не может зацепиться за берег, так и эти людские приливы скатывались обратно, оставляя на окровавленном снегу тела убитых и поломанное оружие. После того как была отбита третья атака, установилось недолгое затишье. Викинги отошли ближе к церкви, таща за собой раненых. Воины тяжело дышали, просили воды, пытаясь утолить жажду снегом, но тщетно – снег имел вкус гари и крови.

Подъехал Эймунд, страшный, окровавленный, бледный, как призрак, в изодранной пробитой кольчуге.

– Еще один штурм, и все будет кончено, – сказал он.

– Уже недолго, – отвечал Браги. – Умирать в бою легко и почетно. Жаль, что тебе не суждено стать мужем дочери Рогволода.

– Знаешь, отец, я теперь знаю, что словенская красавица никогда бы меня не полюбила. Надо было жениться на Альвейг, дочери Морстена. Или на сестре Хакана Ефанде.

– Может, так оно еще и будет.

– Хорошую тризну мы справили по Рингу, – сказал Эймунд. – Весь склон завален телами врагов. Я сам зарубил восьмерых.

– Когда-нибудь и о нас споют песню… О, опять пошли!

На этот раз не было ни рева, ни боя литавров, только свирепый вой сотен врагов возвестил о начале атаки. Но не шеренги жаждущих крови наемников ворвались в круг света. Молча и неторопливо семь диких охотников Хэль, семь рыцарей Ансгрима, облавной цепью пошли на войско Браги.

Двое из них врубились в правое крыло, двое – в левое, сгоняя союзников к церкви, а еще двое возглавили атаку на центр, где стоял окруженный остатками своей дружины Браги. И началась бойня: методично, без всяких усилий ансгримцы убивали воинов Браги одного за другим, будто не воины были перед ними, не закаленные во многих сражениях и не знающие страха бойцы, а овцы, приведенные на заклание. Глаз человеческий не мог увидеть их ударов, так быстро мелькало во тьме беспощадное оружие ансгримцев, и только разверстые раны обозначали эти удары; рука человеческая не могла поразить ансгримцев, ибо они уворачивались от оружия с непостижимой быстротой.

Эймунд, испустив яростный вопль, более крик отчаяния, чем ярости, бросился на Красного рыцаря Леха с медвежьей шкурой за плечами, который своим огромным мечом разваливал людей пополам, крушил и щиты, и брони, перерубал спины лошадям. Лех заметил Эймунда, и его глаза за забралом красного шлема зажглись зловещим огнем. Рыкнув по-звериному, ансгримец в мгновение ока развернул своего коня навстречу ярлу, и Эймунд в последнюю секунду своей жизни успел подумать, что на мгновение опоздал с ударом. Так и получилось – меч молодого ярла наткнулся на гладкий умбон на щите Леха, и в следующий миг будто гром небесный обрушился на голову Эймунда. Раскинув руки, ярл упал навзничь на круп коня, и жеребец понес его вдоль рядов воинов к ужасу викингов и ликованию наемников.