День Святого Никогда - Антон Фарб Страница 64

Огюстен, облачившись в толстый фартук из сыромятной кожи, толстые кожаные рукавицы и маску, скроенную на манер венецианской бауты, только из более крепкого материала (а именно — из шагреневой кожи), стоял возле стола и бережно крутил рукоятку маленькой ручной мельницы для кофе, периодически подливая на нижний чашеобразный жернов воды из укрепленной на кронштейне садовой лейки. Занятие это поглотило его настолько сильно, что он даже не заметил, как Феликс плюхнулся на диван и с наслаждением потянулся, положив ноги на низкий журнальный столик.

— Ты уже вернулся? — удивленно проронил наконец Огюстен, отрываясь от небезопасного помола, чтобы добавить в мельницу ингредиенты из фарфоровых чашек. — Что так рано? Ты же говорил…

— Патрик приехал. Его подстрелили.

— Серьезно?

— Пустяки.

— А как Бальтазар? В петлю больше не лез?

Последнюю попытку самоубийства Бальтазар совершил еще в июне, но с тех пор, ночуя в мансарде, Феликс всегда спал вполглаза, и теперь, чувствуя тяжелую истому во всем теле, он совершенно не желал обсуждать настроение Бальтазара, ограничившись односложным ответом:

— Нет.

— Все-таки удивительно! — заявил Огюстен, снова принимаясь шуршать кофемолкой, и Феликс подумал, что француз настроен скорее на философский, чем на язвительный лад. — Насколько прочнее, крепче и сильнее оказываются столь презираемые героями маленькие люди в столкновении с бытовыми неурядицами, когда сами господа герои, мужественные и неустрашимые в бою с чудовищами, демонстрируют свою полную беспомощность в повседневной жизни… — добавил он, и Феликс понял, что ошибался.

Он многое мог бы сказать Огюстену по поводу только что прозвучавшей сентенции, где вымысла было втрое больше, чем правды, но любое возражение повлекло бы за собой жаркий спор, а спорить Феликсу не хотелось, и он предпочел согласиться:

— Мужество опасно. Когда человек приносит в мир мужество, мир должен убить его, чтобы сломить. Мир всегда ломает людей. Слабые гнутся, утешая себя несбыточной, но такой сладкой надеждой когда-нибудь спружинить, а сильных мир сразу берет на излом…

— Удивляюсь я тебе, Феликс, — сказал Огюстен. — Откуда такая расплывчатость формулировок? Раньше ты был гораздо увереннее в образе Главного Врага. Ведь не мир для героев был сосредоточием Зла, но драконы, живущие в этом мире. Драконов убили, Зло осталось. Что теперь? Уничтожите мир?

— Кстати, о драконах, — сказал Феликс, радуясь поводу сменить тему. — Тут неподалеку завелся один драконий последыш…

— Кто-кто?

— Лысый такой. С чешуйками. Проповедует у афишной тумбы.

— Драколит?! — с неподдельным ужасом вскричал Огюстен.

— Угу. Хорошее словечко, надо запомнить…

— Ну, все… — упавшим голосом сказал Огюстен. — Пропал квартал. Воображаю, что он там будет орать, горлопан чертов… И ведь не заткнешь его никак, это вам не шарманщик, этот за идею глотку драть будет… Одна надежда, что пырнет его кто-нибудь ножиком — да кто?! Их теперь все боятся, даже уголовники!

— Драколитов? — не поверил Феликс. — Они же все того… психи. На голову больные. Чего их бояться?

— Психи — это само собой. Ты что, газет не читаешь?

— Не читаю, — подтвердил Феликс. — Аппетит берегу.

— Эти психи уже успели поделиться на буйных и не очень. Те, что не очень, образуют монашеский орден драколитов. А все буйные вступают в рыцарский орден драконьеров, и со следующего месяца начинают патрулировать улицы Столицы вместо дружинников.

— Ой, — сказал Феликс.

— Именно что ой! Славные рыцари Дракона берегут покой горожан!

Феликс ошеломленно помотал головой. «Что же это выходит? — подумал он. — Теперь фанатики будут нас защищать от бандитов? А кто тогда защитит нас от фанатиков? Сыновья Дракона, тьфу ты, ну и бред…» И тут ему в голову пришел недавний разговор с Патриком.

— Огюстен, вот ты умный…

— Да уж не дурак! — надулся француз.

— Нет, я серьезно: ты умный, склонный к аналитическому мышлению, способный к смелым прогнозам…

— Не язви, у тебя плохо получается.

— Да-а? — обиженно протянул Феликс. — А я старался… Ну ладно, спрошу напрямик. Объясни мне, пожалуйста, Огюстен, каким образом дракон вдруг стал лучшим другом человека? Когда этот гад успел окраску сменить?

— Тоже мне, проблема, — фыркнул Огюстен. — Не он первый — не он последний.

— Ты о чем? — не понял Феликс.

— Да взять тех же саламандр! С тех пор, как Алонсо и Гектор убили последнюю, все вокруг прямо-таки поголовно убеждены, что саламандра есть дух стихии огня, и способна причинять пожары, когда на самом деле бедная ящерица была настолько хладнокровна, что могла только гасить огонь, пожирая его пламя. Вот тебе пример диаметрально противоположной трактовки образа вымершего животного, причиной которой служит обычное невежество…

— Ты не отвлекайся, — посоветовал Феликс. — Я тебя про дракона спрашиваю. Ладно бы его вовсе забыли. Из невежества, как динозавров. Но ему ведь поклоняются!

Огюстен снова наполнил мельницу смесью пахучих порошков, смочил жернов водой из лейки и вернулся к прерванному разговору.

— С драконом тоже все ясно, — заявил он. — Во-первых, по-древнееврейски дракон, или великий змий, называется словом «нахаш», что в переводе означает также «мудрость», «тайное знание» и «колдовство» — симптоматично, что в древности «колдун» и «мудрец» были словами-синонимами… Впрочем, сильно умных не любили уже тогда, из-за чего иудеи отвели змию роль главного мерзавца. Во-вторых, драконы явно состоят в родстве с упомянутыми тобой динозаврами, и если наследственная память все-таки существует, то страх перед рептилиями заложен в потомках обезьян на клеточном уровне, восходя к первым млекопитающим, вынужденным бороться за выживание с огромными ящерами. Ну а в-третьих, сами драконы тоже изрядно подпортили себе реноме, охотясь за сокровищами и девственницами. Слишком уж это человеческие мотивы — жадность и похоть! Пока прочие монстры убивали ради пропитания, драконы то и дело напоминали людям гипертрофированное подобие их собственных людских пороков, за что и были названы самыми страшными, отвратительными и опасными из всех магических тварей…

— Обожди, — недовольно сказал Феликс, отрываясь от созерцания собственных ботинок. — Куда тебя занесло? Я спросил, почему дракона вдруг стали считать богом и поклоняться ему. А почему его раньше считали дьяволом — это мне рассказывать не надо, это я и так знаю…

— А ты не перебивай! Я как раз собирался перейти к обожествлению символа мирового Зла… О чем я говорил? Ах да, о человеческих пороках и мотивах… Если помнишь, в юности я был худой и стройный. Так?

— Так, — нахмурившись, кивнул Феликс. — А причем тут…

— А потом я начал толстеть.

— Ну и что дальше?