Хроники Порубежья - Юрий Рудис Страница 63

Однако, как всегда, одновременно всем задремать не получилось. На этот раз в роли возмутителя спокойствия выступал Митька, который, терзаемый беспокойством за судьбу пропавших девушек, пытался отвлечься, задирая Нечая, на которого он, кажется, не прочь был возложить всю ответственность за неудовлетворительный ход боевых действий.

— Ты, гончар, блин, — шипел Митька, с ожесточением счищая с себя тину и комки лягушачьей икры, налипшей за время ползанья по болоту. — Где твой меч?

— У меня, во, — Нечай, не чинясь, потряс перед носом вопрошавшего своим копьём, украшенным бунчуком из конского волоса, пропитанным ещё не успевшей засохнуть грязью. — А мечи нам, выдричам, заповеданы готфами. И мечи и щиты железные. А особенно у кого секиру такую найдут, вот как у дядьки Иваныча, тому секирой той тут же голову и снимут.

Это от того, что мечом пеший много не навоюет, сам небось видел. Чуть попадётся тебе щит покрепче, так и будешь скакать вокруг супостата, как ты скакал давеча, а пробить не сможешь. А против секиры никакой щит не устоит, никакой доспех. Еще ослоп для такого дела очень гож, но тут силу надо иметь медвежью.

А вот если железо в слитках, то и посейчас сдаём.

— Железо сдаёте! В слитках! — услыхав такое, Ермощенко схватился за голову. — Да как же это возможно? Ну, тимуровцы! Ну, почётную грамоту вам за сдачу металлолома.

— Что ещё за ослоп такой? — спросил Митька, таким тоном, который ясно показывал, что доверия к словам Нечая нет и быть не может.

— Ослоп, Митя, — пояснил натуральный кузнец, — это такая дубина, окованная железом. По моему же разумению, все эти запреты наверно имеют только тот практический смысл, чтоб показать, кто в доме хозяин.

Замечание насчёт хозяина в доме, кажется, слегка задело Нечая. — А нам мечи и ни к чему. Рогатины-то при нас, и ножи, и луки. В Речице Войт Немишич крепко сидит с дружиною, вот у него есть и мечники и копейщики. Потому наместник готфского короля. Раньше в Речицу ставили только коренных готфов. Войт — первый из словян. Ещё, кто в порубежники подался, ветер в степи пахать, те тоже с мечами.

— И где они все? Не видать. Гонят вас как баранов. Эх, вот уж не думал, что доживу до такого морального разложения в рядах предков. А ещё древние славяне.

Тут Ермощенко, любивший, чтоб всё было по справедливости, не выдержал.

— Типун тебе на язык, Митя. — даже с каким-то испугом сказал он. — Можно о всех так-то?

— А почему нет?

— Потому. Или ты тут всё уже увидел и постиг? А мы чем лучше в нашей российской действительности? Такие же бараны.

— Мы-то, понятно. А они с чего? Ни олигархов ведь, ни телевидения, ни органов прокуратуры, ни прочих слуг народа. И, заметь, никакого тяжкого груза прошлого.

— Да, тут им повезло. Есть шанс отыграться. Хотя, с другой стороны, тех же готфов взять… Тоже не сахар.

— У нас таких готфов в каждой конторе, как дерьма.

Неизвестно, сколько бы они спорили под кваканье лягушек и бульканье болотной воды, но вдруг из леса, оттуда, где был стан кочевников, раздались пронзительные женские крики, заставив побледнеть лица спорящих.

— Наши, — пробормотал Митька, хватаясь за рукоять меча.

— Пошли? — привстал Саня, и тут же, придавленный тяжкой дланью натурального кузнеца, вжался во влажную почву, захрипев. — Пусти, гад, убью.

— Тише, студент, — ответил тот. — Может и не наши это. Наши-то поголосистей были.

А если и наши, то, всё одно, до темноты в лес нечего соваться. Ночью же у нас есть шанс, хоть и хреновенький.

— До темноты они могут не дожить, — угрюмо сказал Митька. И словно в подтверждение его слов, крики в лесу стихли.

— Жалко, весёлые были девицы, — Нечай, сняв колпак, вытер лицо, приподнялся, и тут же откинувшись назад, упал навзничь. Стрела, пущенная с берега, попала ему в грудь на два пальца ниже ключицы. Обидно было то, что и стреляли-то дозорные скорее всего наугад, на звук, показавшийся им подозрительным, во всяком случае попыток проверить, в кого попала стрела, они не предпринимали.

Прошло два часа. Солнце палило как перед концом света. Над островком клубилась туча мошкары, такая густая, что было странно, как до сих пор её не заметили с берега. За это время никто не проронил ни слова. Тупо ждали темноты, стараясь не смотреть туда, где в нескольких шагах лежал Нечай, вытянувшись и закусив ворот рубахи, вышитый нелепыми красными петухами, похожими на след птичьей лапы, который, чтоб не закричать, он грыз перед смертью.

* * *

— Скорей бы ночь, — Саня в который раз тоскливым взглядом обвёл опостылевший пейзаж и вдруг почувствовал, что что-то изменилось. Все так же стлался дым дымок от становища степняков, солнце словно пристыло к белёсым небесам, но дозорный куда-то исчез, хотя Саня готов был поклясться, что мгновение назад видел его. В этом исчезновении не было ничего странного. Мало ли куда мог деться буджак. Мог просто с коня слезть по какой-нибудь надобности. А может быть кочевники наконец собрались сниматься и отозвали дозор. Понимая, что делать этого не следует, Саня привстал, всей кожей ощущая свою незащищенность. Но теперь обзор был лучше. Конь дозорного стоял на прежнем месте, но его самого не было видно.

Затем раздался глухой топот, и откуда-то появился табун лошадей. Объятые смертельным ужасом, лошади с диким ржанием промчались вдоль берега, не разбирая дороги. Но внимание Сани уже было отвлечено суетой, охватившей становище, на которое будто опустился пчелиный рой, заставляя людей истошно кричать и метаться по поляне. То и дело кто-то из них исчезал, словно нырял в высокую траву, и уж больше не появлялся. прочие же, кажется, сообразив откуда исходит опасность, вдруг бросились толпой в одну сторону, туда, где их приняла, вылетевшая из-за деревьев конница. Это напомнило Саня сцену, свидетелями, которой они стали в день прибытия, с той разницей, что в плен тут не брали. Над головами всадников сверкали клинки, с каждым взмахом которых пеших на поляне становилось меньше. Засмотревшись, Саня чуть не проглядел как из прибрежных кустов, низко пригибаясь, выскочили двое и побежали прямо на него. Саня плашмя упал на землю.

— Двое, сюда бегут.

— Видим. Лежи, не вставай, — Митька перевернулся на спину и вытащил меч из ножен. — Иваныч, выбирай.

Иван осторожно высунул голову из осоки и, взявшись за рукоять секиры, произнес с видом заправского киллера. — Мой — правый…

Саня положил стрелу на тетиву, но, увидев, что Митька отрицательно мотнул головой, снова приник к земле, явственно слыша чавканье грязи под ногами бегущих. А те, полагая главную опасность за спиной, бежали, поминутно оглядываясь, и когда Митька, встав из травы, ударил переднего снизу в живот, Сане показалось, что тот сам напоролся на острие меча. Кочевник согнулся пополам, кровяня пальцы, схватился за обоюдоострое лезвие и, хрипя, повалился на Митьку. Тот, отступив назад, одновременно резко потянул меч на себя, что бы освободить его, но иззубренный клинок хрустнул и сломался почти у самой рукояти. Буджак упал лицом вниз. Перешагнув через него, Митька достал нож. Но это было лишнее. Товарищ убитого прыгнул вбок, чуть не наступив на Саню, который заорал что-то нечленораздельное. Этот крик словно оттолкнул кочевника, который, делая огромные прыжки, кинулся вглубь болота, и вдруг пропал из поля видимости.