Тысяча и один день - Александр Громов Страница 63

Он не остается на месте. Маневр его молниеносен и безупречен. Никто из нас не выдержал бы такой немыслимой перегрузки. Часть ракет попросту теряет цель, некоторые пытаются следовать за ней, но не многим это удается – щадя конструкцию, срабатывают ограничители допустимых перегрузок. Лишь три-четыре ракеты продолжают идти прямо на чужака – он шутя сжигает их. Ярко вспыхивает и окончательно гаснет экран переднего обзора.

Он разумен, этот чужак, и правильно выстроил приоритеты. Во-первых и в главных, уцелеть самому. Во-вторых, уничтожить нападающих. В-третьих, вычистить то, что прорвалось за барьер и уже никому не угрожает, – но потом, после боя.

Теперь нет ни первой, ни второй волны атаки. Есть собачья свалка и исчезающие строки с фамилиями пилотов на моем экране. Правда, сзади подходят четыре лазерные платформы, и чужаку пока не до них...

Несколько капсул удирают. Штабу эскадры тоже пока не до них, у лазерных платформ есть куда более важная цель. Что ж... у трусов появился призрачный шанс спастись, протянуть свои дни до трибунала на Церере.

Почему-то я не чувствую гнева.

Ядерная вспышка между мной и чужаком. Это не самоликвидация промахнувшейся ракеты – они самоликвидируются без срабатывания боеголовки, – это перезахват цели. Мы бьем сами себя. Гаснут фамилии: Милославский, Дютертр, Штольц...

– Ти-и-и-им!!!

Легко сказать: подойти на дистанцию телепортации. Как??! Если бы эта инопланетная тварь с пяток минут постояла на месте!

Мбога, Расплюев, Мелехов, Форсайт...

– Есть!!! – победный вопль.

Локатор фиксирует вспухающий волдырь ядерной плазмы бок о бок с чужаком – через две секунды чужак выскакивает из него, как протуберанец из маленького солнца. Вернее, как опаленный обалдевший заяц из степного пожара. Он больше не стреляет!

– Джо, Мустафа! – кричу я. – Разворот, торможение!

Сейчас моим ведомым придется куда тяжелее, чем мне: лишь моя капсула оснащена всем необходимым для автоматического сближения с целью после ее захвата. Но ребятам и не надо в точности повторять мои маневры – их функция лишь отвлекающая. Две мишени страхуют третью.

Чужак не стреляет. Быть может, его уже полосуют импульсы гамма-лазеров с приблизившихся платформ? Не вижу, ничего не вижу... Мягкий загубник налился свинцом и норовит сломать мне зубы. Вкус крови во рту. Тьма.

Меня вдавливает в кресло так, что каждая складочка летного комбинезона на спине причиняет мучительную боль. Что с того, что кресло – анатомическое? Ни на складочки, ни на мою сбрую с оружием оно не рассчитано. А лицо – как кисель. Я снова вижу, но нерезко – перегрузкой деформированы глазные яблоки. Дикий форсаж. Минута. Две минуты. Три...

Теперь, даже если меня не сожжет чужак, если моя капсула не развалится от нагрузок на конструкцию, я уже не попаду живым на Цереру. Мне просто не хватит топлива на порядочный разгон. Через несколько суток я начну задыхаться, потом – конец.

Нет обратного пути.

– Тим! – крик в наушниках, не пойму чей.

Не могу ответить. Четвертая минута... Я все еще жив, и это очень странно. А еще более странно то, что техника работает безотказно, если не считать одного погасшего экрана. Спроектированная впопыхах, построенная в спешке, замучившая техников капризами – работает!

Не сглазить бы.

Перегрузка исчезает внезапно, и сейчас же начинает мигать красный индикатор над центральной панелью, и прерывисто квакает звуковой сигнал: пора! пора!

Ну...

Я вижу чужой корабль невооруженным глазом. Он совсем рядом, метрах в трехстах слева внизу, если верить глазам, и в ста восьмидесяти двух, если довериться локатору. Глаза лгут, чужак меньше, чем мне кажется. Мы продолжаем медленно сближаться. Он похож на деформированное яйцо, снесенное курицей-мутантом, и меня вовсе не удивляет, что по его поверхности пробегают хорошо заметные судорожные волны. Наоборот – радует! Досталось гаду, вот и корчится...

– Ти-и-им!!!

– Иду! – кричу я в микрофон, выдернув загубник, и срываю с себя ненужную дужку с наушниками. Я иду.

Теперь до чужака сто шестьдесят пять метров. Не слишком далеко за ним алчно расползается по космосу новая туманность – светящееся радиоактивное облако от сработавшей боеголовки. Нет, облегченная пародия на скафандр мне точно не нужна: взрывная декомпрессия при промахе куда приятнее, чем медленная и мучительная смерть от лучевой болезни.

Загубник?

Уже во рту.

Сбруя?

На месте. Нож, гранаты. Автомат? Черт, ведь я же отдал его Шпоньке!

Что сделано, то сделано. Не стоит сожалеть.

Уходите, ребята. Валите за барьер. Спасайтесь. Вы сделали свое дело, а теперь я попытаюсь сделать свое. Готовясь нырнуть в Вязкий мир, я гляжу одним глазом на чужака, другим – на цифры на локаторе.

Расстояние... направление...

Шлепок по сенсору. Моя капсула выключает радиомаячок, меня в ней нет. Строка с надписью «Тимофей Гаев» тает на чужих экранах.

Пожелай мне удачи, мама. Пожелайте мне удачи, ребята. Мардж, береги себя... ты понимаешь?

* * *

Вязкий мир в открытом космосе точно такой же, как на Земле или на Ананке. Никакой разницы. По-прежнему неподатлив лиловый клейстер, по-прежнему нога находит опору там, куда она поставлена. Разница лишь в страхе... Когда я телепортировал в коллектор ливневой канализации, спасаясь от оперативниц Евгении Фаустовой, мне пришлось пройти в Вязком мире метров двести, больше, чем нужно сейчас, – но разве ТОТ страх промахнуться можно сравнить с ЭТИМ?

Нет права ошибиться. Мне порвет сосуды, и Департамент отправит маму обратно в поселок Сугроб. Она будет знать, что я умер, она догадается, даже если ей ничего не скажут. И станет считать дни... Их осталось не так уж много.

Черта с два!

Здоровая злость – совсем не то, что необходимо для ориентирования в Вязком мире. Тут надо быть собранным и деловитым. Можно считать шаги и, умножив их на свой личный коэффициент, получить пройденный метраж. Можно положиться на внутреннее чувство времени и расстояния. Промах по дальности обычно невелик, это не промах по направлению, который растет с каждым шагом. Я знаю, что уже сбился с верного направления в этой липкой лиловой тьме, не сбиться тут вообще невозможно, остается лишь надеяться, что мой сбой не слишком велик. И просто верить в удачу.

Пора?

Это как прыжок в темный колодец, где не видно дна. Лучше всего ни о чем не думать. В крайнем случае – помнить, что смерть будет безболезненной. Раз – и все.

Я падаю.

Нет, не в воображаемый колодец и не в безвоздушное пространство. Выпав из Вязкого мира, я падаю на что-то мягкое, теплое, живое. И все равно очень больно: сила тяжести в чужом корабле по меньшей мере втрое превосходит земную. Пытаясь подняться, я напрягаю все мышцы.