Фрагмент - Уоррен Фейхи Страница 63

— О да, вы верите, что свобода воли — эквивалент детерминизма. Не так ли, Тэтчер? И не называйте меня доктором.

— О, вы же не настолько религиозны, чтобы верить в свободу воли, я надеюсь? И вы не станете смешивать подобные верования с наукой?

— Все зависит от определения. «Свобода воли» вовсе не обязательно религиозное понятие.

— Свобода воли — это безумие и ничего больше. Разум и религия делают свободу воли опасной.

— Не обязательно. Разум способен сделать свободу воли разумной — прошу прощения за тавтологию, хотя разумность при этом не является автоматической, согласен.

— Похоже, вы делаете большую ставку на человеческое благородство, доктор. Учитывая все, что мы сделали с этой планетой, я нахожу такие воззрения со стороны ученого просто-таки удивительными.

Джеффри понимал: какую бы позицию он ни занял, Тэтчер непременно займет позицию более модную и радикальную, лишь бы только ему противоречить. Он почувствовал, что в данный момент Тэтчер пытается отнести его к какому-то малоприятному политическому лагерю, поэтому Джеффри просто промолчал.

Джеффри хорошо знал эту породу ученых: полем битвы Тэтчера было общественное мнение, а для Джеффри полем битвы являлась лаборатория. Когда передовая линия фронта проходила между истеблишментом и истиной — даже в коридорах науки истина побеждала не всегда и чаще всего не скоро. А «не скоро» могло означать жизнь нескольких поколений. Революционная находка Реймонда Дарта в Южной Африке — «недостающее звено» — пропылилась в ящике сорок лет. Научное сообщество отвергло Дарта, возложило на алтарь «пилтдаунского человека» — фальшивую окаменелость, составленную из костей разных обезьян и англичанки, выкрашенных мебельным лаком. В то время считалось политически корректным верить в то, что недостающее звено должно быть найдено в Европе, и этого убеждения хватило для того, чтобы отрицать все противоречащие ему свидетельства на протяжении четырех десятилетий. Джеффри знал: именно такие ученые, как Тэтчер, создают подобные убеждения и с усердием их распространяют.

Джеффри откинулся на спинку кресла и стал смотреть в иллюминатор, однако это не помешало Тэтчеру разглагольствовать еще час с лишним. Джеффри сам не знал, забавляет его или тревожит глупая настойчивость этого человека.

Джеффри счел «принцип Редмонда», проповедуемый Тэтчером, шарлатанством чистой воды. Такое мнение у него сложилось еще два месяца назад, когда телевидение с большим размахом начало раскручивать книгу Тэтчера. Это был весьма распространенный рекламный прием, который некоторые ученые порой использовали для эксплуатации общественного мнения и привлечения внимания к собственной персоне: они делали дикие заявления, ловко используя бытующие в обществе страхи, употребляли формулировки типа «существует небольшая вероятность» для того, чтобы их заявления выглядели правдоподобно. А потом — вперед на полной скорости! Относился ли сам Редмонд всерьез к сфабрикованным в своей книге научным построениям и мелодраматическим клише — этого Джеффри не знал. Но на него произвело большое впечатление то, как ловко Тэтчер манипулирует социологическими данными. При том, что подтвердить или опровергнуть истерические прогнозы Тэтчера вряд ли было возможно даже на протяжении ближайшего десятилетия, эти прогнозы замечательно лили воду на мельницу духа времени — а Джеффри в своей работе к этому никогда особо не стремился.

Тэтчер, со своей стороны, конечно же, помнил Джеффри по конференции в Штутгарте в прошлом году. Он мгновенно отнес Джеффри в стан заносчивых ученых-чудаков, которые пользуются своей приятной наружностью и репутацией бунтарей для того, чтобы затаскивать в постель юных студенток. По мнению Тэтчера, к Джеффри все пришло слишком быстро и легко для человека, не блистающего ни особым талантом, ни выдающимся умом. Такие ученые нарочито демонстрировали свою независимость, порожденную невежеством в сочетании с наглостью. Молодость всегда была в моде, и это тоже вызывало раздражение у Тэтчера, а тот факт, что Джеффри был метисом, сразу заставлял проявлять по отношению к нему пресловутую политкорректность. Следовательно, его трудно было атаковать — и это тоже не нравилось Тэтчеру. Но больше всего Редмонд презирал то высокомерие, с которым держались обаятельные мерзавцы типа Джеффри. Такие, как этот молодой красавчик, никогда не поступались своими взглядами — да, собственно, вызов их взглядам никто всерьез не бросал. А Тэтчеру никогда и ничто не давалось легко.

Правда, он допускал, что есть среди молодых ученых искренние и страстные крестоносцы, но сам он приобрел билет на скоростной поезд, с которого легко можно было сойти в нужный момент. Идеализм был для него бизнесом. А наука — не более чем средством для достижения цели. Он никогда не был политическим животным и в политическом спектре не стремился ни влево, ни вправо, но был способен качнуться как в ту, так и в другую сторону, если это сулило ему преимущества. По иронии судьбы он качнулся влево, чтобы стать капиталистом — то есть энвайронменталистом он стал для собственного обогащения. Он планировал общипать энвайронментализм до последнего перышка исключительно ради собственной выгоды. И в этом он был честен хотя бы с самим собой — чего не мог сказать о большинстве своих коллег.

Молчание Джеффри выводило его из себя.

— Так что вы скажете, доктор Бинсвэнгер? Свою позицию вы так и не обозначили.

— Гм. Простите, Тэтчер, — извинился Джеффри, отстегнул ремни безопасности и пошел поговорить с членами экипажа.