Та, которая видит - Гленда Ларк Страница 63

Не знаю, как долго мы пробыли в «забвении». Несколько дней, несомненно, но сколько именно — не знаю. Когда мы конец оттуда выбрались, я так ни у кого об этом и не спросила.

Мне просто хотелось забыть пытку, но, конечно, это мне не удалось. Подобный ад — смесь боли и страха, надежды и отчаяния, в полной темноте, провонявшей нечистотами, — не так легко забыть.

Отсутствие всякой определенности, оказалось, перенести труднее, чем я думала. Наши тела не умели обходиться без чего-то похожего на суточный ритм. Мне никак не удавалось уснуть, а если все-таки удавалось, я просыпалась в панике, обливаясь потом, с бешено колотящимся сердцем. Я мечтала о пище и воде, когда их не было, а когда мы их получали, казалось, что едим и пьем мы слишком часто и помногу. Мы пытались ввести какие-то нормы, но еда быстро портилась, а сохранить воду не удавалось, потому что прежде чем выдать нам следующую порцию, остатки прежней просто выливали на землю. Если мы начинали поспешно пить, прежде чем привязать бурдюк к спущенной нам веревке, веревку просто вытаскивали, лишая нас очередной выдачи и пищи, и воды.

Сначала запах меня мало тревожил. Только позже миазмы в воздухе стали с трудом выносимы: они с каждым днем становились все ужаснее, ведь отхожим местом — просто дырой в земле, как и говорил Алайн, — пользовались уже не Двое, а четверо. Воды на то, чтобы помыться, у нас, конечно, не было, так что к зловонию от ямы добавлялась еще и вонь немытых тел. От неестественной позы болели мышцы, на щиколотках и запястьях кандалы оставили язвы; жить с этой постоянной пыткой постепенно научилась. Не боль, а отсутствие света едва не сломило мой дух. Я знала, что если когда-нибудь выйду на свободу никогда не смогу пройти мимо слепого нищего, ничего не положив в его миску, даже если это будет моя последняя монетка. Теперь я слишком хорошо понимала, что значит лишиться света. Полная темнота поглощала меня, тянула на дно, заставляла гадать, действительно ли мир существует или он — просто порождение моего ума, игра воображения… Как же я ненавидела тьму! И все же «забвение» являло собой не только ужас… по крайней мере, так казалось, когда я потом оглядывалась назад.

Общество Тора, Алайна и Эйлсы помогло мне сохранить рассудок.

Тор был моей неколебимой опорой, моей любовью. Именно в «забвении» я лучше всего узнала его — хотя даже тогда всей правды о себе он так и не открыл. Может быть, это обстоятельство и оказалось решающим потом, в конце…

Я узнала все о его детстве, о том, что он, сын рыбака, не захотел идти по стопам отца, утонувшего в шторм у рифов Глубоководья.

— Мой отец любил море, а я боялся его переменчивости, — объяснял Тор. — Забавно: вышло так, что я за свою жизнь повидал больше морских просторов, чем отец. Я проплыл через каждый пролив между Большим Калментом и Ксолкасом, посетил каждый порт, видел каждый маяк, перенес множество штормов.

— Чем ты занимался? — спросила я. — Нанялся матросом?

— Нет, просто я много путешествовал, — уклончиво ответил Тор. — Работал, смотрел по сторонам… Когда отец погиб, я определился в подмастерья к писцу. Мне тогда было лет четырнадцать. — Писцы зарабатывали тем, что писали письма, составляли прошения; такая работа высоко ценилась там, где далеко не каждый умел читать и писать. — Когда мне сравнялось шестнадцать, умерла моя мать, а сестра вышла замуж, так что я использовал свою часть наследства для покупки необходимых инструментов: складного столика, перьев, чернил, пергамента, сургуча. В качестве предосторожности я добавил к покупкам меч и лук, хотя не умел ими пользоваться, и отправился в путь, рассчитывая заработать себе на жизнь.

Восемь или девять лет Тор странствовал по Райским островам, узнав за это время о жизни и людях больше, чем за всю предшествовавшую жизнь. Наконец он оказался на Малом Калменте, страдавшем под властью этого выродка, владетеля Килпа, как раз перед началом восстания. К восставшим Тор примкнул скорее случайно, чем по обдуманному решению. Тогда-то он и заработал свой калментский меч — его выковал кузнец по заказу человека, чью жизнь он спас. Это был дар в уплату кровного долга, как и мой клинок.

После того как восстание было подавлено, Тору пришлось скрываться и от хранителей, которые помогали владетелю Килпу, и от калментских войск. Денег у него не было, своих письменных принадлежностей он лишился. Именно тогда он решил, что война ему не по вкусу. Он видел слишком много жестоких убийств, которые последовали за разгромом восстания, когда отряды Килпа опустошали острова, насилуя женщин и детей и убивая любого, кто не мог дать правильного ответа на их вопросы.

Я знала, о чем он говорит: я тоже там была. Я с отвращением отказалась от предложения Килпа: он предлагал мне гражданство и пост в его войсках. Тор пришел к еще более радикальному решению: он поклялся себе, что будет искать лучший способ помочь угнетенным, чем убивая угнетателей. И отложил свой калментский меч…

Я покинула Калмент на корабле хранителей; мой проезд был оплачен, в кошельке водились деньги. Тор, не имея ни гроша, в конце концов, сумел добраться до островов Квиллер, нанявшись на провонявшее ворванью китобойное судно. Снова вернуться к прежнему ремеслу он побоялся, поскольку хранителям было известно, что Копье Калмента когда-то был писцом. Вместо этого он сделался учителем грамоты в менодианской общине. Хотя он не принадлежал к единоверцам менодиан, они приняли его, потому что нуждались в его умениях. Там Тор и прожил три года, прежде чем двинулся дальше.