Ржавое зарево - Федор Чешко Страница 63

А как сказать иначе?

Что вообще тут говорить, если у дерева одна ветка зеленеет, другая окружена стайкой облетевших листьев (именно «окружена» и именно «облетевших» — вниз не падают, но под ветром колышутся так вольно и широко, что сразу видать: на ветви они не держатся)… А третья ветка искристо серебрится в звездном сиянии, поскольку обросла густым да пушистым инеем…

Проклятая ночь!

Проклятый старик!

— Будет, человече! — Это как раз старик отозвался на Кудеславовы мысли. — Здесь не место для ругани да проклятий. Здесь каждое слово — хоть сказанное, хоть нет — дорогую цену имеет… — Он вздохнул и вроде бы как-то обмяк. — Чем осквернять разум бранью, лучше подходи да садись рядышком.

Мечник подошел наконец, однако сесть не спешил. Его желание если не кулаком, то хоть словом выместить на старце гнев и досаду как-то вдруг улетучилось: очевидно, из-за того, что вот так, вблизи, удалось с первого же взгляда разгадать березины загадки.

Береза оказалась мертвой, а чудо — рукотворным. «Живые» листки были, верно, откованы из меди, быстро зеленеющей без тщательного ухода под дождями да росами. Желтые, сработанные столь же умело невесть из чего (как бы не из злата!) висели на тонких, совершенно невидимых издали цепочках. При малейшем дыхании ветра листьеподобные подвески раскачивались, сталкиваясь и издавая тот самый журчливый звон.

Какая хитрая выдумка прикидывалась инеем, покрывающим третью ветвь, Мечник не понял — да то уж и не было важно. .

Эта вот внезапно раскрывшаяся поддельность одного из творившихся чудес обрадовала Кудеслава несказанно — она словно бы нашептывала, что и все другие дива могут оказаться всего-навсего изощренным обманом. Кому да ради чего взбрело бы затевать подобный обман — то уж вовсе другой вопрос.

— Да садись же! — раздраженно прикрикнул старец, и Мечник опомнился.

Торопливо присев рядом с Корочуном (или как там его по-правильному?), вятич бережно уложил близ себя меч, потом еще раз глянул на березу — верней, на ее подножие, видимое теперь сквозь сиянье воткнутого между корнями светоча… и увидел то, на что должен был обратить внимание гораздо раньше.

Знак, выжженный на толстой коре, — немаленький, пяди три в поперечнике.

Круг, окаймленный извивистыми зубчиками, и врисованный в него серп.

Хорсов лик вкупе с начальною ущербиной волчьего солнышка.

Вот оно что!

Значит, это — святилище. Как бы не главное святилище Идолова Холма.

Выходит, волхв-хранильник Идолова Холма хранит здесь не только — да и не столько — Навий Град и Велесово подобие…

— Тот, кого люди по-прежнему (хоть и не вполне по праву) зовут Корочуном, хранит священное место Скотьего Бога. — Вроде бы вятич уже имел возможность притерпеться к стариковой манере отвечать на неспрошенное, а все же опять заставило его вздрогнуть неожиданное дребезжание волхвовского голоса…

Волхвовского…

Как же его впрямь-то называть, этого старика?

— Да уж боги с тобою, зови волхвом Корочуном, — устало сказал хранильник. — Все едино даже Любослава с Остроухом кличут меня так — для простоты, что ли…

Он смолк на миг, затем продолжил прерванное:

— Вот… А все мы четверо, кого в совокупности прозывать Корочуном тоже будет верно лишь отчасти, храним это… Я чаю, ты уж догадался, чье это место…

Да, Мечник уже догадался об этом.

И еще он догадался, почему Корочун пришел сюда… почему Корочун не мог не прийти сюда этой ночью. И почему он счел возможным бросить вятича да своих присных без охороны.

— Это лишь если ОН-ОНА меня извинит, — бесстрастно сказал волхв. — Верней, не меня, а нас, раз уж и ты сюда угодил. Извинит — позволит нам обоим вернуться в тот самый миг, в который я перешагивал через порог своей обители. А не простит — ничто уже не поможет. Ни мне да тебе, ни моим присным… — Волхв снова замолк.

Да уж, если простит…

А простит ли?

Редко, очень редко вмешивается это божество в людские дела; его настолько бесполезно донимать обычными житейскими просьбами, что люди почти не вспоминают о нем… даже тогда, когда рискуют навлечь на себя его гнев — ледяной, неотвратимый, смертельный.

Именно так не вспомнил о нем нынешней ночью и Кудеслав, напросившись заглянуть в будущее. И теперь остается лишь ждать: чем ОН-ОНА посчитает содеянное нынче Корочуном (ВСЕМ Корочуном) и Мечником? Злоумышлением против порядка времен? Делом бессмысленным и безвредным?

ОН-ОНА.

Бог.

Или богиня.

Счи' слень.

Или Счисле' нь.

Нет, мудрые говорят не «ИЛИ», а «И».

А еще вот как говорят мудрые: прорицатели вопрошают о грядущем богов да Навьих, а боги да Навьи вопрошают Его-Ее.

И если Двоесущному может показаться преступным даже безобидное шныряние в одиночку вдоль теченья Время-реки, какой же гнев Счи' сленя-Счисле' ни должна вызвать попытка множественного перехода с Берега на Берег? Где ж еще искать помощи против Борисветовых зайд, как не здесь?

…Волхв безмолвно и безотрывно глядел в трескучее пламя лучины, и вятич тоже притих. Мелькнула, правда, в его хитрой вятской голове мыслишка: а не попросить ли Двоесущное божество отправить Кудеслава Мечника в то мгновенье, когда ржавая тварь уворачивалась от сработанного Званом клинка? Уж тогда бы…

Но нет: Счисле' нь не может исправлять минувшее. Она не вершительница, а созерцательница. И Счи' слень не может. Он не повелитель, он блюститель порядка времен, он страж, которому дано лишь миловать. Или карать.

…Плавным движением Корочун протянул руку к лучине, из пальцев его выпал небольшой кружок, тускло взблеснувший медью. Выпал, да не упал, закачался на кожаном ремешке. Не та ли это блестяшка, которую старец качал над ведовскою жаровней, отправляя Кудеслава в грядущую жизнь? И не знак ли Счи' сленя-Счисле' ни выбит на ней — на блестяшке то есть?

Не разобрать.

Раскачивается ведовская медь, вспыхивает, меркнет и вновь брызжет ярыми сполохами… Нет сил оторвать взор от этого мерного взблескивания, веки наливаются мутной сонливой тяжестью, но ни смежить их, ни распахнуть пошире тоже нет сил, глаза будто омертвели, и чтобы уследить за чаровной вещицей (а не следить за нею никак нельзя), приходится столь же размеренно поворачивать голову — влево-вправо, влево-вправо… или это весь мир, расшатанный колдовскою медью, покачивается вокруг тебя?

— Поделись самым дорогим, что только имеешь!

Волхв ли заговорил, зазвучал ли выжженный на увечном дереве знак?

Не важно.