Рыцарь понарошку - Олег Бондарев Страница 63

Но Элви не оставалось ничего другого, кроме как верить троллю. Хотя бы до тех пор, пока она не убедится в обратном.

– Слушай, Ганрич, – сказала она. – Ты, может, проводишь меня до этого… Смотрящего? А то я, сам понимаешь, первый раз в Лабиринте, заблужусь еще…

– Да пошли, чего там? – пожал плечами тролль. – Все равно без дела шатаюсь! И куда братец запропастился? Ну, да ладно, куда он из Лабиринта денется? Пошли! – и Ганрич, развернувшись к Элви спиной, тяжело зашагал вперед.

Волшебница устремилась следом, мысленно благодаря Бога за то, что тролль не увидел «братца» лежащим в луже крови.

А то бы он проводил ее совсем в другое место…

И Бинбо пару дней не нужно было бы засылать сюда пищу.

К вечеру следующего дня Фэт о ране успел позабыть.

Но не потому, что красная полоска через грудь исчезла без следа. А из-за чрезмерного внимания короля и… королевы!

Нет, празднество по случаю его герцогства прошло на ура: люди, собравшиеся на улице еще в день триумфа, до самого вечера следующего дня орали под окнами замка похабные песенки о «сэре Жруно де Фэте, который сэра Ровэго от…». Что «от…», никто не мог разобрать, так как в этом месте пьяные жители обычно икали.

В замке все было попристойнее. Нет, естественно, упились в хлам. Но никто ни к кому не приставал… Если, конечно, не считать того, что король все норовил забраться к рыцарю на коленки.

Фэт рассказывал Джейн обо всем. О смерти матери. О знакомстве с Кушегаром. Об их путешествии. О перевертышах, которых, похоже, нанял Ровэго, стремясь повредить здоровью Фэта.

И она с жадностью слушала его историю. Не перебивала, не смеялась там, где это могло обидеть рыцаря.

И он с удивлением понимал, что она абсолютно искренна с ним. Что Джейн не кривит душой: смеется, когда ей смешно, грустит – когда ей грустно. Эта способность чрезвычайно понравилась герцогу.

А потом она рассказывала свою историю, и бедняга Фэт, в очередной раз сталкивая короля с колен, чуть не разрыдался. Настолько грустной оказался рассказ приемной дочери правителя Астрата.

Она не помнила ни мать, ни отца. Но как ее выкупал из приюта король – прекрасно. Джейн тогда еще нарядили в самое красивое платье, которое она видела в жизни, повязали на голову розовый бант и отдали сияющему Стронцию Барию.

Пожалуй, Джейн стала единственной особой женского пола, которую правитель Астрата по-настоящему полюбил.

Он холил и лелеял ее, дарил дорогие игрушки. Но девочку они не испортили: почти все подарки она переправляла в приют, где никак не могли дождаться «звездного часа» ее грустные подружки.

Мачеха сразу невзлюбила Джейн. Это и понятно – король обожал приемную дочку и плевал с высокой колокольни на собственную жену, предпочитая ей худосочного советника.

Джейн, однако, не винила Элизабет (так звали королеву). Она понимала, каково это – быть первой леди королевства и… не быть женщиной.

Все уже собирались расползаться по комнатам, чтобы хорошенько проспаться. А выспавшемуся и пиво искать легче, и голова не так болит!

– Послушай, Джейн, – обратился к девушке Фэт. – Ответь мне на такой вопрос…

– Я слушаю, мой сладкий, – взгляд из-под бархатных ресниц. Что она с ним делает?.. Скоро и вовсе веревки вить начнет, с такими-то взглядами, поцелуями…

– Почему… э-э-э… – рыцарю трудно было спрашивать такое у Джейн, но он пересилил себя и выпалил: – Почему в грамоте король говорил о перенесении турнира на две недели раньше и написал, что ты якобы можешь не дожить?

– Да, могу, – впервые за этот радостный вечер погрустнела девушка. – Целитель сказал, что от моей болезни спасет только отвар из Ока Дракона… Но ты не думай даже за ним ехать! – предупредила Джейн.

Бедняжка! Ей неважно было, сколько осталось до смерти. Главное, чтобы любимый был цел и невредим до того, как Старуха [13]придет за ней самой.

Глупышка… Неужто садовник будет сидеть и любоваться тем, как увядает его любимая роза?

– Хорошо, – пообещал Фэт. – Не поеду.

– Я полечу, Кушегар!

– Зачем? Чтобы тебя просто разорвали на части? Да крылатая тварь хуже сотни Холиганов и полутысячи Ровэго!

– Веришь, нет – мне плевать, кто кого хуже. Мне всего лишь нужно это Око. Я даже никого не стану убивать!

– И ты думаешь, что, когда ты станешь перебегать из пещеры в пещеру, ища этот треклятый камень, драконы будут всего-навсего провожать тебя ленивым взглядом и так же лениво позевывать? Да они тебя только увидят на своей земле – и клочьев не оставят!

– Если помнишь, почти то же самое вы с Элви говорили о василисках. Но стоило мне залить их болото пивом, и мы без приключений его переплыли!

– То другое… Драконы в стократ опаснее и больше любого василиска раз в десять!

– А мне плевать! – нарочно растягивая слова, сказал Фэт. – Король уже дал благословение на подвиг! Хотя я, конечно, очень сомневаюсь, что лобзание героя в обе щеки – обязательная часть благословения… Зато он рассказал, где живет изобретатель настоящей летающей машины!

– Летающей машины? – с сарказмом переспросил Кушегар. – Да, такого я еще не видел… Что ж, пройдемся, глянем? – неожиданно предложил он.

– Пошли, – недоуменно пожал плечами Фэт. Спорили, спорили, а так ни к чему и не пришли!

– Как его звать хоть?

– Зиггер Безумный.

– Хорошее имя…

Зиггер Безумный, он же – великий бурретаунский изобретатель и главная городская достопримечательность, жил в ветхом домишке за Торговыми Рядами. И, как у всякого творческого человека, у него хватало причуд…

Прежде всего, единственным его другом и сожителем был бойкий песик по кличке Собакин, к которому Безумный неизменно обращался на вы, добавляя вначале «господин»: «А не пойти ли нам туда-то, господин Собакин?», «А не хотите ли покушать, господин Собакин?».

Пса изобретатель любил. Причем Собакин для него был не просто домашним питомцем, а полноправным членом семьи. Даже родственником.

Еще Безумный любил пиво. Но за неимением больших денег к Филли Мону не частил, предпочитая дешевый кабачок через пару домов от собственного жилища.

И конечно же Зиггер любил мастерить «всякие разные штуки для пользы» – так он их называл. В хибарке Безумного хватало различного хлама, носящего столь длинное и гордое название, но все оно по большему счету испортилось еще во время первых «полевых испытаний».

Гордостью Зиггера был собранный совсем недавно летательный аппарат, который он назвал «драколетом» – нечто деревянное с крыльями. Главным достоянием этого прибора было то, что он, простояв в хибарке изобретателя месяц, все еще не развалился. Поистине, дольше держалась только «пружинная вешалка», которая до сих пор висела на стене. Безумный, входя или выходя из дома, постоянно цеплялся одеждой за скрученную проволоку и уже всерьез подумывал: а не выкинуть ли осточертевшую штуковину на свалку? Но на собственное детище рука так и не поднялась…