Белая нить - Алена Никитина Страница 63

Ярость выворачивала Рубина наизнанку. Отчаянная и неистовая, она корежила, иссушала, порождая нестерпимую жажду — жажду расправы. В мыслях он уже сотню раз приковывал Каладиума к доске, распарывал кожу и выламывал ребра, разводя их в стороны, как крылья.

Костяная птица — рядовая на вулкане Ифлога казнь. Мудреная казнь, требующая сноровки. А Рубин, вот непруха, прежде не воплощал ее в явь. Но ученье, как известно, свет. И змею можно научить курить, было бы желание.

Он поднатужится. Умбра не даст солгать, он отродясь не вожделел знаний с такими напором и решимостью. А все почему? Да потому что Каладиум и его подпевалы — подлецы, каких душат во чреве.

Заключать с ними договоры — все равно что гнилые ягоды жевать: никогда не знаешь, что случится с тобой в следующий миг. Молчание в обмен на отравленное пламя. Казалось бы, плевая сделка: перетерли, скрепили, раскланялись. Но куда там! Чары рванули, угодив в поселение дриад.

Кто в том повинен? Конечно, Рубин. Ни оправдаться, ни указать на истинных подлецов — волос мойры вгрызался в шею раскаленным ободом, едва Рубин задумывался над этим.

— Хоть чешую свернул. — Он обернулся и, затянувшись самокруткой, выдул из носа дым.

Зашарил глазами по округе, но ничего подозрительного не выцепил. Морионовая гора дышала бездушием. На много шагов вперед и назад просматривались лишь коридор и стискивавшие его каменные стены.

Чуднó… Отчего Рубин тогда насторожился? На кой огляделся? Трижды. Нет, уже четырежды. Скалы как скалы, черные, источающие жар, тонущие в грязноватых клочках пара. Утро как утро: теплое и влажное — обычное дело для Барклей и примыкающих к нему территорий.

Рубин сщёлкнул наземь истлевшую самокрутку и придавил каблуком сапога. Инстинкты бойца обострились, взывая к уму-разуму и подсказывая, что тишина редко предвещает что-то путное. Тем более на Морионовой горе — по словам дриад, самом негостеприимном, проклятом месте, куда не призовешь на помощь, не подашь сигнал «Вытащите меня отсюда немедленно!»

— Потрудись-ка, дружок, — прошипел Рубин и вытянул руку, касаясь скалы, — осмотрись чутка.

Его ручной змей, Уголь, выскользнул из-за ворота. Прошелестел по предплечью и юркнул в щель, сверкнув алыми глазами-бусинами.

— Ни к чему нам рисковать. — Рубин сбросил заплечный мешок на валун, ослабил стяжки и вытащил наружу пояс со склянками.

Сонливость закручивалась в голове клубком пряжи. Руки не слушались. И все же Рубин вытащил на волю две нужные колбы. Лишил их пробок и прижал горлышками друг к другу. Искрящаяся рыжиной кровь из первого вместилища хлынула в соседнее, смешалась с каменной пылью, загустевая и превращаясь в кашицу.

Опустевшую колбу Рубин откинул в сумку, наполненную — заткнул и принялся встряхивать.

Никаких премудростей. Кровь взрослого феникса, кто бы ее ни испил, дарует исцеление. Каменная пыль для дракайна — яд. Рубин не единожды пробуждал так спящую огненную сущность, поэтому и приложился к снадобью, стоило тому окраситься равномерно багряным цветом.

Жаль, на вкус пойло напоминало мокрый песок, отдающий пеплом и ржавчиной.

Боль нахлынула сразу. Рубина словно в жерло вулкана кинули, и он забарахтался в кипящей лаве, пытаясь пробиться к свету.

Никто не рождается без боли — эту истину он усвоил давно. И все же, сгорая заживо, существа не думают, что боль — это нормально. Они думают о том, как выбраться из пекла. Они вопят, надрывая глотки.

Рубин тоже завопил бы, но не мог. Невзирая на мучения, в голове до сих пор вилась смутная мысль, что рядом кто-то бродит — и рвущиеся на волю крики застывали на губах. Он горел, но не сгорал. Через боль и мучения перевоплощался в феникса — в того, кто он есть.

В один миг он почувствовал, что вот-вот испустит дух. В другой — в глаза ударил солнечный свет.

Чей-то голос, приглушенный стуком копыт, произнес:

— Может, нам разделиться?

Рубин заморгал. Он валялся на камнях. Под боком притулились сумка и растрескавшаяся колба. Сознание он потерял, что ли?

— Считаешь, мы поступим разумно? — проворчал кто-то еще, по-видимому, девчонка. — Эти скалы… Почему они дымятся? Не знаю, Юкка, помяни мои слова, рано или поздно здесь кто-нибудь умрет.

— Не я, — ответил Рубин.

И снова моргнул. Заострил внимание на двух расплывчатых тенях, бредущих сквозь дымную завесу. Послышались отчаянные перешептывания — похоже, дриады его заметили.

Что они на Морионовой скале-то потеряли?

— Ты кто? — вскрикнул Юкка, и его вопрос повторило эхо.

— Древень в пальто, — выдавил Рубин.

Лопатки отчего-то зудели. Так, что хотелось впиться в них когтями и разодрать в клочья. Чудилось, под кожу вживили металлические осколки, которые надсекали мышцы при малейшем движении.

— Змей! — Из уст девицы кличка Рубина прозвучала сродни ругательству.

Он устало вздохнул. Ему бы порадоваться: «Тьфу ты, это всего лишь дриады», но радости не было. Дурные предчувствия не спешили отступать. Напротив, крепчали и крепчали. Царапались в душе, как царапает почву хищное зверье перед нападением — столь же пугающе, угрожающе.