Перстень царя Соломона - Валерий Елманов Страница 62

Практический же вывод напрашивался только один – надо ускорять дело со сватовством, быстренько жениться и сваливать куда глаза глядят, чтобы двадцать пятого июля, в славный день рождения друга Валерки, быть далеко-далеко от Москвы, где-то в районе Новгорода, а еще лучше возле Холмогор, где сейчас должна находиться миссия английских купцов. Местечко на корабле, если побренчать серебром, для меня всегда найдется, а куда высадиться – можно подумать по ходу дела, будучи уже в пути. Сейчас важно вовремя добраться до корабля.

И не в одиночестве.

А чтобы максимально подготовиться к предстоящему отъезду, я самым усиленным образом срочно приступил к изучению английского языка. Учителя мне отыскал на подворье Русской компании, где осели торгаши с туманного Альбиона, все тот же Ицхак, которому я объяснил свою просьбу теми торговыми выгодами, что получу от этих знаний. Он-то и свел меня с аптекарем Томасом Карвером – смуглым, низкорослым и больше напоминающим мавра, обряженного в европейское платье.

Высокомерный англичанин глядел на меня с подозрением – фряжский князь, связанный с купеческим делом, но абсолютно не знающий английского, вызывал у него массу вопросов, ответов на которые он отыскать не мог. Однако до поры до времени Томас благоразумно помалкивал, не желая терять хорошие деньги за обучение. Честно говоря, процесс шел ни шатко ни валко – педагог из аптекаря был тот еще. Сравнивать его с моей школьной учительницей я даже не пытался – глупо, но он и сам по себе был не ахти. Вдобавок Томас изрядно шепелявил, но деваться мне было некуда. К тому же если Висковатый все-таки успеет привлечь меня к посольским делам, то там без знания иностранных языков и вовсе труба.

Пришлось попутно брать уроки и у самого Ицхака, иначе получилось бы странно – ведь в специфике торговли я был дуб дубом. Хорошо, что купец помалкивал – повезло, а нарвись я на кого-нибудь не в меру любопытного или желающего выслужиться перед властями, что тогда?

Кстати, именно в то время я лишний раз убедился в том, насколько важна личность самого учителя, а также его отношение к делу. Карвер работал со мной исключительно из-за денег, и это чувствовалось. На мой взгляд, именно по этой причине обучение у надменного англичанина давалось мне с большой натугой – он смотрел на меня, как на какого-нибудь негра, только-только спрыгнувшего с пальмы и еще не успевшего додуматься взять в руки палку для сбивания кокосов. Можно подумать, что вся его задрипанная Англия – сияющий венец цивилизации, а он – самый яркий драгоценный камень в этом венце. Высокомерие так и перло у него из всех щелей, а отказываться от его услуг было неудобно – получаемые деньги он старался отработать добросовестно, тут мне сказать нечего.

Зато с Ицхаком все было иначе. Вот уж из кого получился бы отличный педагог – так непринужденно и ловко выходило у него растолковать достаточно сложные вопросы. Иногда это удавалось ему вообще чуть ли не в одном-двух предложениях:

– В аршине шестнадцать вершков, или четыре пяди, а в сажени три аршина. Но тут часто меряют локтями, а в нем десять вершков и еще две трети, но для удобства тебе проще запомнить, что два аршина равны трем локтям,- пояснял он.

Вот так вот легко и просто обо всех русских мерах длины. Примерно так же и об измерении расстояний во время поездок, чтобы рассчитывать время в пути.

– Определись, сколько от какого-то одного города до другого, и отталкивайся от этого, потому что верст здесь несколько, и они сильно отличаются друг от друга. Если ты знаешь, что от Москвы до Коломны сто верст, а тебе говорят про пятьдесят, это означает, что твой собеседник пользуется межевой верстой, а ты – царской.

Но основные знания он давал мне в области монет, в которых я тоже был дуб дубом. Вот тут, несмотря на всю популяризацию изложения, мне приходилось тяжко. Оказывается, одних только марок свыше десятка. Тут тебе и самая ходовая из немецких кельнская, но Ицхак требовал, чтобы я запомнил и остальные – вюрцбургскую и краковскую, испанскую и португальскую, триентскую и рижскую, тауэрскую и турскую, венскую и пражскую – с ума сойти. И все разного веса, причем колебания весьма солидные – если по-современному, то до девяносто граммов', если не больше. Причем требовалось помнить, что между весовой и счетной марками также имеются существенные отличия, и в каждой стране разные. К примеру, в той же Ливонии рижская счетная марка состояла из тридцати шести шиллингов, а вот весовая аж из ста восьмидесяти шиллингов, то есть состояла из пяти счетных.

А взять обилие монет. Только Вендский монетный союз у немцев чеканил виттены и зекслинги, дрейлинги и шиллинги, марки и какие-то двойные шиллинги… И хотя сейчас он вроде бы уже развалился, о чем с грустью заметил Ицхак, но ликовать мне не пришлось – монеты-то остались.

А Литва с поляками? Пойди упомни про их злотые, пенязы, они же барзезы, шеляги, шостаки, трояки, денарии и гроши с полугрошами. К тому же если бы они были хотя бы одинаковыми, так ведь нет – на Литве их чеканили из серебра более высокой пробы, а потому литовский грош, к примеру, ценился несколько дороже, чем польский, который в свою очередь также был не одинаков – краковский не похож на гданьский, а торунский на эльблонгский.

Ну поляки – известные путаники, но даже с самыми, как мне по наивности казалось, простыми монетами вроде песо и то целая история. Оказывается, это просто куски серебра, потому так и названы, а уж потом из них шлепали монеты, которые именовали совсем иначе – первоначально, после грубой штамповки в Мексике, их величали макукин, потом, уже в самой Испании, после переделки и доведения до ума – талеры, в Португалии, Италии и кое-где еще – пиастры, а на Востоке – колонато. И все эти названия тоже надлежало знать, чтоб не опростоволоситься.

А уж когда доходило до рассказов о купеческих хитростях, тут и вовсе ум заходил за разум.

Кстати, то, что со мной не все чисто, а сам я никакой не торгаш, Ицхак понял давно. Где-то после седьмого или восьмого по счету занятия он, восторженно цокнув языком, заметил:

– Никогда не встречал человека, который столь быстро все схватывает,- Но тут же, не удержавшись, ехидно добавил, поделившись вслух своими наблюдениями: – Однако я буду тебе весьма обязан, если ты никогда при мне не станешь упоминать, что ты купец. Почему ты молчишь о том, кто ты есть на самом деле, не спрашиваю, но, уж будь любезен, не утверждай при мне, что ты давно занимаешься торговлей, иначе я могу не сдержаться, а у меня слабое здоровье, и чрезмерно долгий смех мне вреден. И вообще – с твоими познаниями, что у тебя имелись ранее, ты бы продержался не более года.

– Почему это?! – возмутился я.

– Потому что по истечении первого полугодия ты бы остался без серебра, втридорога уплатив его за какой-нибудь дрянной товар, а по истечении второго остался бы, как тут говорят, гол яко сокол.

Пришлось смущенно улыбнуться и умолкнуть. Все правильно, чего уж тут. Отрадно только одно – мне оно и самому давно известно. Не зря я говорил Валерке еще при подготовке нашей версии, что из меня торгаш, как из медведя балерина. Вот оно, слабое звено. Знал я, что оно как шило, которое, как известно, в мешке не утаишь. Вот и вылезло наружу. И хорошо, что меня вычислил именно Ицхак, а не кто-то другой.