Дети Империи - Олег Измеров Страница 62

– Верно. Я всегда выглядел белой вороной. Есть такой недостаток.

– Не увиливай. Если бы я не знала, то решила бы, что ты из НАУ. То есть не совсем из НАУ, а очень долго там жил. Я же часто их в Москве вижу. А говоришь и думаешь, как все наши.

– Откуда ты знаешь, как я думаю? Ах да… И почему из НАУ, а не из рейха или Японской империи? – И Виктор показал руками косые глаза. Нина засмеялась.

– Ты очень веселый, с тобой легко… Пошли, я покажу, как я тебя вижу.

Они вошли в кабинет. Виктор ожидал увидеть там что-то вроде творческой мастерской, но на большом двухтумбовом столе дремали только коленкоровые папки и рогатый телефон коричневой пластмассы; очевидно, здесь творилась прозаическая хозяйственная деятельность фирмы, а весь креатив оставался в мастерской; впрочем, за стеклами шкафов дремали толстые книги по искусству, художественные альбомы и каталоги. Нина включила массивную бронзовую настольную лампу, вынула мягкий карандаш из стаканчика настольного прибора из серого мрамора, достала чистый лист из одной из папок и, не воспользовавшись дубовым полумягким креслом с низкой спинкой в виде дуги, а присев на край стола, начала быстро рисовать. Шуршал грифель, и под этот тихий шорох на потолок забралась огромная тень Нины; казалось, вместе с тенью она полностью ушла в работу, изредка бросая на Виктора молниеносные взгляды.

– Примерно так, – сказала она, закончив, и протянула листок.

Виктор вздрогнул. На рисунке он стоял, опершись рукой на березу, двадцатилетний, с длинными волосами, баками и полоской юношеских усов, в клетчатой расстегнутой ковбойке, завязанной узлом на животе, в старых истертых джинсах с заклепками.

У него дома лежал такой снимок. Это было в стройотряде под Дубровкой. Даже пейзаж сзади, намеченный несколькими карандашными штрихами, был похож. Джинсы, кстати, не фирмовые, а вьетнамские, рабочие.

– Откуда… откуда у тебя такой талант? Потрясающе.

– Тебе нравится? Понимаешь, я не могу рисовать людей реалистично, как они есть, я рисую, как вижу, а это не всегда похоже на то, что видится всем… это еще одна причина. Вот ты – это он. Веришь?

– Конечно. Это я.

– А другие так не верят. Кроме художников. Ты не пишешь?

– Нет.

– Значит, просто другой. И не из рейха. В рейхе ковбойских штанов не носят, запрещено… так не причесываются и себя не держат.

«Так. Здесь я еще и в двадцатилетнего пацана превратился. Внутренне. А может, я просто всю жизнь им был и это просто здесь заметно? А что она еще вычислит? Надо что-то делать…»

Станция выдала очередной фокстрот, Виктор заметил, что она не дает даже перерывов на новости.

– Нина, ты гений и прелесть! Я в восторге! Пошли танцевать! – И он, подхватив ее за руку, увлек в гостиную и повел под музыку.

– Тебя так поразил мой рисунок, что ты пустился в пляс?

– Не то слово! Такие неожиданные и точные метафоры! Такое глубокое проникновение в характер и умение так необычно, двумя-тремя штрихами… иносказаниями… в общем… – И он вдруг порывисто поцеловал ее в округлые, соблазнительные губы.

– О! – воскликнула Нина.

– Прости, я просто не знаю, как выразить…

– Да ладно, – примирительно сказала она, чуть загораясь румянцем. – Еще никто от меня так оригинально не терял голову. Но раз уж ты ее потерял…

Она слегка склонила голову набок и, чуть приоткрыв рот, медленно приблизила свои губы к его губам; дыхание ее становилось все более глубоким и частым, она постепенно разгоралась, сознательно оттягивая момент слияния в поцелуе, дразня себя, свою плоть близким присутствием мужчины; она выпивала его, как бокал вина, вначале взвинчивая и заряжая себя легкими прикосновениями своих уст. Ее движения постепенно становились все более непроизвольными, дыхание перемежалось легкими стонами, ее руки уже не контролировались разумом, но где-то в глубине, какими-то невероятными усилиями, она удерживала себя, как свернутую патефонную пружину, и, казалось, сами эти усилия, сама эта воля доводит ее до высшей точки накала. И вдруг пружина вырвалась – и в комнату словно влетела молния, сузив стены в бесконечно малую точку, внутри которой не было ничего, кроме них самих.

Кого она целовала? Его? Или того парня в джинсах под Дубровкой, которого в нем увидела? А может, Нине просто нужен был тот, который может оценить ее талант, и не только художницы? Виктор понял, что вряд ли это он когда-нибудь точно узнает.

Она отпрянула от него легко, неожиданно, порывисто; ее глаза озорно сияли, краска на губах размазалась, она пыталась перевести дух, и меховая оторочка декольте так и ходила от глубокого дыхания.

– Ну как? – кокетливым голосом спросила.

– Ты – шедевр…

– Тогда допиваем бокалы и продолжим свободно терять голову.

Нина щелкнула выключателем радиолы и отвезла столик на кухню, где хлопнула дверца электрохолодильного шкафа. Через пару секунд она уже показалась со стороны двери в спальню, освещенную люстрой с ностальгическим красным шелковым абажуром с бахромой. Размазанная помада была уже стерта с ее лица, горящего здоровьем и восторгом.

– Ну чего же ты стоишь? Выключай свет, и идем разлагаться.