Свет в глубине - Фрэнсис Хардинг Страница 62

– Почему? – спросил Харк, сбитый с толку настойчивостью Квеста. – Разве боги могут вернуться?

– Каждый раз, когда эта штука бьется… – Квест, лицо которого было пугающе спокойным, кивнул в сторону сердца, – она немного меняет окружающий мир.

– Сердце исцеляет! – возразил Харк, чувствуя, как прежние сомнения теснят грудь. – Оно спасло жизнь моего друга, он нуждается в нем! Без него он начинает болеть!

– И это все, на что оно способно? – спросил Квест; от его сочувственного взгляда становилось еще хуже. – Как поживает твой друг? Тебе он не кажется… изменившимся?

Харк стиснул зубы и ничего не сказал, чувствуя, что злится и его видно насквозь.

– Говоришь, сердце исцеляет, – продолжал Квест. – Да, уверен, что это так. Уверен, что оно склеивает, перекраивает, придает силу. Этот предмет из Подморья. Сердце преобразует и калечит, в точности как преобразует и калечит само Подморье. Но сердцу нет дела до твоего друга. Это пульсирующая сущность бога. Все, чего оно хочет, если оно вообще способно чего-либо хотеть, – это пожирать, поглощать и расти. С каждым импульсом оно пытается создать себе новое тело. Часть за частью, орган за органом. Люди – его любимая глина.

– Новое тело? – ахнул Харк. – Хотите сказать, нового бога?

– Да. Не удивлюсь, если оно переделывает твоего друга снаружи и изнутри. Превращает его в сосуд, который сможет использовать.

Харк вспомнил кровавую бойню, учиненную существом, которое некогда было Джелтом. И все же оно по-прежнему оставалось Джелтом. Джелтом! Как ни удивительно, но существо переняло ворчливость Джелта, юмор Джелта и все их совместные воспоминания.

– Я этого не допущу! – яростно объявил Харк. – Не позволю, чтобы сердце им завладело!

– Тогда оно найдет еще что-то или кого-то, – серьезно объяснил Квест. – Ты не можешь вечно прятать эту штуку. Ее пульсацию почувствуют, заметят, как она действует на людей. Когда другие узнают о существовании сердца, они захотят заполучить его. Мы должны уничтожить сердце сейчас, прежде чем его у тебя отнимут!

Пылкую речь Квеста прервал приступ кашля. Старик дрожал. Очевидно, азарт в нем постепенно угасал. Харку хотелось протянуть ему теплое одеяние из тех, что висели на стене. Но теперь они стали почти врагами, и Квест уже преподнес ему сюрприз. Раздираемый противоречиями, Харк наблюдал за стариком. Постепенно тот отдышался.

– Если эта мерзость попадет в ненадежные руки, – продолжал он, – она всегда найдет способ создать себе тело. А как только сумеет двигаться самостоятельно, возможно, захочет вернуться домой. В Подморье.

– Допустим, оно вернется, и что дальше? – воскликнул Харк, вспомнив, как сам в гневе порывался швырнуть сердце в море. – Вы же как раз хотите, чтобы его не было, верно?

– Нет! Послушай меня, Харк! Если сердцу это удастся, если оно вернется в Подморье, все мы лишимся будущего. Как только оно окажется в Подморье, оно станет сильнее. Сможет питаться, наращивать плоть, расти. Здесь, на земле, оно может быть вялым и медлительным, но там, внизу, станет другим. Весь людской страх стекает в Подморье, как ручьи и реки впадают в море. Человеческий страх обладает ужасающей силой. Меняет все, искажает все, сводит с ума. Страх – темное чрево, рождающее чудовищ.

Боги дышат страхом. Это не поэтическая метафора. Они нуждаются в страхе, как мы в воздухе. Чем они больше, тем больше им нужно страха. Без него они слабеют и впадают в оцепенение. Если страха много, они могут стать гигантскими. Воды Подморья кишат нашими страхами. Бог сможет расти, расти и расти в тишине глубин, оставаясь для нас недосягаемым.

Десять или двадцать лет назад я бы не волновался. Люди только оправлялись от жуткого благоговения перед богами, которое длилось многие столетия. Стали смелыми и любопытными, рискнули искать сокровища на морском дне. Молодой бог не нашел бы в Подморье достаточно страха, чтобы выжить. Но теперь времена меняются слишком быстро, и люди снова учатся страху. Заметил? Страх перед иностранцами и их большими судами, страх перемен. Да, в такие времена бог мог бы выжить, напитавшись страхом.

И тогда эта громада покажется у берега, подобно блестящему острову. Прибрежные скалы растрескаются, гигантские волны раздавят наши домишки, как гороховые стручки. В бухтах и на пляжах, заваленных дохлой рыбой и телами дельфинов, будет стоять трупный смрад, небо потемнеет от туч насекомых и наступит новая эра ужаса. Мы снова станем рабами.

Харк моргнул. Перед его мысленным взором встала нарисованная Квестом картина. Живая и ужасная.

– Этого не произойдет, – услышал он собственный голос. – Теперь мы другие. Все стало другим.

– Разве? Хотелось бы верить этому, только я не верю. Я надеялся, что новые поколения вырастут без нашего малодушного благоговения перед богами, но я вижу его следы повсюду. Даже в тебе. Стремление к прежней жизни, отравляющая всё ностальгия. Нет, повсюду на Мириеде люди будут падать ниц и предаваться древнему суеверному ужасу.

Ладони Харка вспотели. Сердце в руках казалось холодным.

– Почему вы такое говорите? – спросил он осуждающе. – Вы же были священником. Служили богам!

– Верно. Потому и знаю, что такое истинный ужас. – Квест подался вперед. – Скажи, Харк, какими ты представляешь богов в глубине души? Втайне считаешь их величественными? Жуткими, но непостижимо прекрасными? Возможно, все их действия показались бы нам разумными, если наше сознание могло бы подняться до достаточно высокого уровня?

Харк затряс головой. Нет-нет, это старый, безумный образ мыслей, он так не думал, так думали только старики. Тем не менее он почувствовал, что у него покраснела шея.

– Конечно, именно так ты и считаешь в глубине души, – с горечью сказал старик, покачав головой. – И все считают. Это наша вина, вина священников. Блажь, которую мы скормили жителям Мириеда, чтобы было легче переносить порабощение. Мы заставили всех людей поверить в то, что боги наблюдают за ними, не было и речи, что их терроризируют чудовища. Мы убеждали их, что духовенство все держит под контролем. У священников якобы были соглашения с богами. Якобы мы знали, как с ними договариваться.

Но все это было ложью. У богов не было особых планов на нас. Не было и никаких соглашений. Мы так и не научились урезонивать их, потому что они были безрассудны. Даже те, с которыми мы могли говорить, были безумны. А у самых больших и могущественных разума было не больше, чем у зверей.