Сказания Фелидии. Воины павшего феникса - Марина Маркелова Страница 62

Азея отворачивалась всякий раз, когда тяжелое, смертоносное лезвие топора летело вниз к своей цели. Линвард же смотрел. Он оцепенел, замер и только дыхание выдавало в нем еще живого человека. Он все понимал, но ничего не чувствовал: ни жалости, ни боли, ни ужаса, ни гнева. Топор снова и снова ухал в пустоту его души, из которой снова поднимался, чтобы нанести последний для кого-то удар.

Но вот чувства проснулись, толкнули вперед, а сердце заметалось между прутьев ребер. На эшафот вывели Аллера. Азея еле слышно вскрикнула и от неожиданности прикрыла ладонью рот. Человек, которого вели, обвязанный цепями и, из-за их тяжести, через силу переставлявший ноги, меньше всего походил на их старого, верного друга. Аллер шел, как затравленный, но еще помнящий о ненависти к людям, огромный черный зверь, горбясь, не оглядываясь. Голова его низко склонилась, слипшиеся в сосульки волосы заслоняли лицо, однако между ними удавалось разглядеть безразличный, пустой взгляд безумца. Сильный человек уже давно умер. Он ушел, осталась только раковина, в которую, как рак-отшельник, заполз жестокий, ненавидящий весь мир дух. Сейчас он дремал, но стоило бы снять цепи и ослабить кандалы, как зверь проснулся бы, вспомнил что-то, чего он не в силах простить, и отправился убивать. Не без причины, потому что для него каждый был в чем-то виновен.

Азея уткнулась носом в грудь мужа, не в силах смотреть на то, во что превратился Аллер, Линвард свободной рукой обнял ее, сжал, не позволяя двигаться. Азея не должна была помнить этого.

Аллер даже прощального слова не произнес, только тупо, отстраненно взглянул на своих палачей и как будто усмехнулся. Покорно встал на колени, опустил голову на чурбан. Топор поднялся над оголившейся шеей. Большего Линвард не видел. Он зажмурился и отвернулся. В памяти остался только звук — глухой удар, шлепок, вздох толпы, после которых, не размыкая глаз, Линвард развернул Азею и подтолкнул ее из толпы.

На дворцовую площадь они вернулись только к вечеру. Хотели забрать прах Аллера и похоронить его по всем законам и традициям. Но им злорадно рассмеялись в лицо. Объяснили потом, что тела всех преступников уже сожгли, а прах был смешан, засыпан в одну урну, что зарыли под безымянной плитой в забытом уголке кладбища.

Линвард не смирился, нашел, преклонил перед глухой и слепой могилой разбитое колено, поднял, валяющийся камень, и на пределе чувств, выцарапал на грубой плите заветные слова: «Здесь спят истинные воины». Азея стояла возле, понимая, что с этой кривоватой надписью, пришел конец всем сомнениям и нерешительности. Теперь их едва ли что-то могло удержать в городе.

Когда они вернулись домой, Линвард устало сел на стул, окинул безутешным взглядом комнату, а затем Азею. Она сидела напротив, уставившись в пол. В соседней комнате громыхала посудой Кара и плакали, требуя внимания сразу трое младенцев.

— Надо уходить, — глухо промолвил Линвард, — как только Рид перестанет быть зависимым от грудного молока, надо оставить Аборн. В этом городе жизни больше нет.

— Куда мы пойдем? — спросила Азея, не поднимая головы.

— Неважно, куда глаза глядят. Где понравится, там и осядем. Деньги у нас есть, работу найду. Воин я никакой теперь. Но, ничего, выживем.

Азея все-таки взглянула на мужа. Боль потери превращала ее сердце в кровавые лохмотья, но, она признавала, могло быть и хуже. Намного хуже. Смерть друзей не забудется никогда, но с ней нужно мириться и идти дальше. Помня прошлое, учась у него и не повторяя ошибок.

Тем же вечером Линвард рассказал Гасперу, чтобы тот не ждал возвращения родителей. Так мягко и осторожно, как только смог. Гаспер слушал молча, не меняясь в лице, а потом вдруг жестко ответил, промолвил первые слова после затяжного молчания:

— Я знаю.

И, даже не прослезившись, развернулся и ушел в комнату, к брату. Линвард проводил мальчика глазами и в тот момент понял, что, подобно своему отцу, прежний Гаспер умер. Не лишился рассудка, нет, но закалился раньше положенного времени. В душу его влили расплавленный свинец, обожгли до несносной боли. Только теперь металл остыл, затвердел и навсегда остался внутри. Это пугало Линварда, но несмотря ни на что, он собирался отдать и Гасперу и Риду все то, что не успел подарить их настоящий отец.

Они покинули Аборн в числе последних. Линвард раздобыл телегу и лошадь, Азея собрала самые необходимые в дороге вещи, попрощались с Карой и ее семьей, с Адрисом и его молодой ученицей Миларой, и отправились в путь. Остановились где-то в холмах, обернулись в последний раз на Аборн. Город с тоской обреченности глядел им вслед. Его век истек, затух как захлебнувшийся в воске фитиль. А вот время Линварда и Азеи, Гаспера и Рида продолжалось. И теперь неизвестное, но, хотелось верить, все же прекрасное будущее звало их вперед. Дальше, к жизни.

Глава «Крылатого» не поверил слухам. Когда до его ушей долетело, что один из его всадников, идет через город и безжалостно убивает как врагов, так и других воинов, Римальд был готов забыть про обычную сдержанность и немедленно покарать наглеца за откровенную ложь. Представить, что хоть кто-то из его людей осмелится не только нарушить приказ, но и поднять руку на своих товарищей по службе, Римальд просто не мог. Это граничило с небылицами, и оскорбляло его, как Главу отряда.

Римальд потребовал объяснений, призвал очевидцев, и, к своему ужасу понял, что все сказанное оказалось правдой. Воином был Аллер, и на его счету оказалось более двенадцати жизней воинов и семи защитников Аборна. Римальд ошалел от подобных известий, пыл свой умерил и потребовал личной встречи с преступником, которого уже отправили в тюрьму Аборна. Получив жесткий отказ, Глава «Крылатого» не смирился и отправился прямиком к Главе Конных Воинов, в надежде, что тот выслушает его доводы и позволит увидеть бывшего подчиненного. Римальд дождался Криста и уверенно, всем видом демонстрируя, что не примет отказа, заявил, что не в силах терпеть подобного позора. Крист остался доволен обращением Римальда, в горячих словах его усмотрел честь настоящего воина, и выдал ему разрешение на посещение заключенного.

Пока Римальд спускался в темное подземелье, в его голове никак не могло уложиться, что один из лучших его воинов превратился в безумного убийцу. Он обязан был увидеть Аллера собственными глазами, расспросить, понять мотивы, толкнувшие его на столь страшные действия против своих же.

Тюремщик остановился возле темной, как могила, камеры. За решеткой едва ли что-то можно было различить. Римальд снял со стены факел и приблизился.

— Осторожно, — снова предупредил тюремщик, а сам поспешил попятиться. — Цепи у него, конечно короткие и крепкие, но говорят, демоны придают безумцам лишних сил. Я бы не хотел, чтобы он разорвал вас на части.

— Это предрассудки, — спокойно промолвил Римальд, поднял факел повыше, напряг зрение.

Сомнений быть не могло. На полу камеры, на скудной подстилке из прелой соломы, прислонившись спиной к стене, низко склонив обреченную голову, вытянув одну ногу и поджав другую, сидел высокий, крепкого телосложения человек в потрепанном, грязном темно-синем военном одеянии. Руки и ноги его обхватили оковы, от которых тянулись к стенам толстые плетения цепей. Узника держали, как агрессивного, особо опасного, только когда Римальд стоял возле решетки, почти прикасаясь к ней грудью, пленник даже не шевелился. Он словно спал, только Главе «Крылатого» чудилось, что он видит, как ярче звезд летней ночью, сверкают остановившиеся глаза пленника.