Крест на башне - Андрей Уланов Страница 61

Именно подобный полуслучайный, в общем-то, трюк и собирался теперь провернуть Димочка. Правда, на качественно новом уровне — сочетание десантных частей с аэровагонами и ударными турбокоптерами должны были сделать первые не просто мобильными подразделениями, а так сказать, аэромобильными. Соответственно основной задачей десанта становилось не сидение поперек одной, пусть и стратегически важной, дороги, а обеспечение деятельности аэродрома подскока для вышеупомянутых ударных эскадрилий. Обеих — как в том грустном анекдоте про аргентинские, кажется, ВВС. Эти две, получившие возможность действовать во вражеском тылу на полный боевой радиус, эскадрильи и должны были стать той самой непереносимой занозой в заднице синих, а заодно и компенсировать недостающую десанту огневую силу. Короче, Синев просто-напросто задался целью перефразировать известную формулу кайзеровского Генштаба до уровня — наступление есть перенесение действия авиации вперед!

Еще одна великолепная теоретическая идея. На практике же она означала, что судьба операции будет поставлена в зависимость от немногочисленных ударных турбокоптеров, их пилотов и — даже в большей степени — нескольких десятков аэровагонов, обязанных кровь из носу обеспечить постоянный воздушный мост между нашим и вражеским тылом. Последний пункт казался мне особо тревожным. Даже вынося за скобки возможные технические накладки, к которым, вообще-то говоря, аэровагоны склонны ничуть не меньше любой другой новейшей, — читай, сырой, сложной и капризной, — техники, ничего нельзя было поделать с тем явлением, что груженный, а грузить их наверняка будут, что называется, «под завязку», аэровагон, как правило, представляет из себя большую, низколетящую, маломаневренную и чертовски уязвимую цель. Разумеется, маршрут будет проложен «в обход», но этот самый обход нельзя тянуть в сторону до бесконечности — и, кроме того, конечный пункт назначения все равно будет известен противнику не хуже их собственного почтового адреса.

Это было самое веское из возникших у меня после Димочкиной речи возражений, плюс еще кое-что набежало по мелочам. Но вслух я произносить ничего не стал, потому что внезапно с кристальной четкостью осознал простую истину — все уже решено!

Дальнейшую лекцию я слушал вполуха. Слово вновь взял генерал-полковник Ревишин, который, размашисто тыкая указкой в придерживаемую двумя юнкерами карту, бодро рассказывал, как именно будут направлены наши удары, куда побегут под их действием части РевЮгСовета, на каком рубеже они будут разбиты окончательно… после чего мы триумфально спускаемся вниз по Волге до самой Астрахани. А следующим номером программы был уже рассказ о падении Баку под мощью нашего тройного, — с воздуха, с моря и с земли! — удара. Последнюю, наземную компоненту оного, по словам Ревишина, должны будут обеспечить союзные армянские ополченческие дружины. Идея правдоподобная — армяне действительно союзны нам, АВР, в том смысле, что своих соседей: грузин, азербайджанцев, а главное, турок, они ненавидят куда больше. Проблема в том, что эти соседи отвечают им взаимностью — и соответственно максимум, на что наши потенциальные союзники сейчас способны, это защищать тот клочок бывшей Тифлисской губернии, который сохранился у них после зимних боев.

Еще мне очень хотелось спросить у Димочки, проводили ли они в ходе планирования этого наполеоновского похода какой-нибудь вероятностный анализ, — да хоть бы игральные кубики кидали, как это делал Одзава перед рейдом к Панаме! — или же просто постановили, что «действия противника не принимаются во внимание и не учитываются!»? Но, увы, это значило бы в тот же час расстаться с личиной простого ротного фельдшера, а к этому я готов не был. По крайней мере, пока.

* * *

Этим же вечером нам вернули оружие и, едва дождавшись, пока в колодцах московских улочек установится относительный сумрак, выстроили в колонну и скомандовали «вперед». «Вперед» по Ярославскому шоссе продлился четыре с половиной часа и закончился в бывшем бойскаутском лагере под Деникинском, встретившим нас посреди ночи весьма зловещим звоном. Понятия не имею, как санитарная инспекция разрешила сооружение оного заведения в столь неприятном месте — болотные миазмы ощущались в лагере вполне явственно, а уж комары… как образно выразился кто-то из нижних чинов: здоровые, как яблоки, хоботок — с соломинку, садятся и тянут из вен коктейльчик!

Лагерь этот явно был рассчитан на куда меньший наплыв желающих. По этой причине места в жилых корпусах достались лишь офицерам и унтерам — рядовой состав вынужден был довольствоваться палатками. Впрочем, летом сие не столь критично, как в остальные сезоны, а от прямокрылых вампиров выбитые окна также служили неважной защитой.

Лейтенант Волконский, разумеется, не преминул ехидно осведомиться у меня, какими соображениями могло руководствоваться командование, загоняя свою будущую элитную часть в этот кровососный рассадник, хотя, как ему доподлинно известно, — километрах в пятнадцати южнее находятся великолепные и абсолютно пустые казармы бывшей 1-й гвардейской дивизии? Покопавшись в памяти, одно соображение я для Николая выдал — лагерь, если мой личный гирокомпас не расстроился вконец, находился почти рядом с аэродромом имени Казакова, когда-то военным, а последние лет пятнадцать числившимся в ведении Добравиафлота. Построенный в начале двадцатых, этот аэродром вряд ли мог принимать современные боевые самолеты, а вот турбокоптеры на нем базироваться, пожалуй что и сумеют.

Забегая вперед, замечу, что я вновь оказался прав, но на аэродром нас повели во второй половине дня, с утра же началось самое интересное — процесс формирования, сиречь превращение нашей организованной толпы в более-менее нормальную воинскую часть.

Не могу не отметить, что командование корпуса — уж не знаю, в Димочкину ли голову пришла сия замечательная мысль или в чью другую, — поступило достаточно разумно, решив не руководствоваться лозунгом господ социал-интернационалистов «…до основанья, а затем…», и стараясь, по мере возможного, интегрировать в штат уже имеющиеся структуры. Применительно к нам сие означало, что мы так и остались ротой, — но теперь получили право гордо именоваться: «2-я 2-го батальона 1-й десантной бригады 3-го десантно-штурмового корпуса». Первую роту составили наши старые знакомые — смоленцы, и их же капитан сделался нашим комбатом.

Заодно нас пополнили — двадцать человек, из которых шестеро были юнкерами тульского артучилища, долженствующими, по мысли командования, составить в будущем расчеты ротных пускачей. Волконский, конечно же, немедленно пробурчал, что лично он бы предпочел получить не юнкеров, а сами пускачи, причем не в каком-то там «будущем», а здесь и сейчас, а уж пострелять из них сумеет и сам. Впрочем, на последовавшее за его репликой предложение Марченко зачислить, — коли уж господа юнкера так не милы лейтенанту, — всех их скопом в первый взвод, Николай отозвался злобным рыком.

Наличие же в числе пополнения еще одного персонажа, а именно пожилого суетливого толстячка с фельдшерскими нашивками, изрядно удивило уже меня. Обратившись за разъяснениями к Игорю, я получил в качестве оных весьма занимательную новость, впрочем, если бы я не ухитрился, уйдя в думы о высокой стратегии, напрочь забыть вчерашнюю реплику штабс-капитана насчет кандидата в прапорщики, новость могла бы быть куда менее занимательной.