Посол Господина Великого - Андрей Посняков Страница 61

Постояли мужики у болота, посмотрели хмуро да, плюнув, пошли обратно в деревню. Две находки их по пути ждали: одна хорошая, другая… Сперва Чернак, пес Онисимов, вдруг у леса в лугах объявился — видно, раньше других домой ломанулся, курва, тучу увидев. Боялся туч Чернак-то, хоть и всем псам пес был. А уж как гроза какая — забивался в будку — бывало, и за цепь не вытянешь! Онисим не стал на собаку ругаться — грех то — пару раз палкой по хребтине перетянул, для порядка… Тут у кустов орешных закружились собаки, завыли. Мужики подошли… Ой, спаси, Господи, от таких находок! Под кустом младенец лежал — не живой, обглоданный. Внутренности да глаза выедены, по кустам сизые кишки кровавятся. Тьфу… Плюнул Онисим, перекрестился. И мужики с ним… Эх, Матрена, Матрена… Было у тебя семеро — осталось двое. Трое ребят по зиме в огневице сгорело, четвертый летом в колодце шею сломал, ну, а пятого… пятого волк окаянный сожрал. Ужо, по зиме обязательно достанем волчище! Никуда, аспид, не денется… ежели только волк это, а не волкодлак-оборотень богомерзкий!

Двое на островке болотном прятались. Один — пожилой мужик с бородой пегой, глаза — словно два шилья, вострые. Второй — парень, отрок еще безусый, тонколицый, смуглый — волосы длинные по плечам из-под шапки лезли. Оба оружны — у мужика топор за поясом, у отрока — нож.

— Не заметили нас мужики-то? — как стих за болотом собачий лай, поднялся на ноги отрок.

— А и заметили, так что? — ухмыльнулся его пожилой спутник, худощавый, с родинкой на левой щеке, такой же, как и у Олега Иваныча. — Все одно не сунутся — тропки тайной не знают. Так что не бойся, Степанко!

— А я и не боюсь, дядько Терентий, — спокойно ответил отрок и положил руку на рукоятку ножа, вырезанную из рыбьего зуба. — После того, что с моими сестрами сделали, — ничего не боюсь. Тому уж скоро год будет… — Степанко вздохнул и поспешно отвернулся, чтобы не заметил Терентий показавшиеся в уголках глаз слезы.

Терентий, однако ж, все равно заметил, ухмыльнулся, сказал зло:

— Не плакать надо — мстить кроваво убивцам!

— Мстить, — горько усмехнулся отрок. — Кабы знать — кому?

— О том боги скажут. А для того — жертву им надо. Да не простую жертву… — Терентий сурово посмотрел на сглотнувшего слюну парня.

Знал, хорошо знал Степанко, какой такой жертвы ждут от него старые боги… вернее, волхв Кодимир, известный остальному миру как Терентий из Явжениц.

После прошлогоднего разгрома капища людьми великого князя Ивана главным волхвом стал Терентий (вернее, Кодимир) для всех тех окрестных людей, кто придерживался еще старой дедовской веры, принося дары древним жестоким богам. Перуну, Даждьбогу, Мокоши… Богател с тех даров Кодимир-Терентий, богател… Все бы ничего, да жаль, уходила старая вера. Мало уж осталось по дальним селеньям истинных язычников, больше двоеверов — и Христу, и Даждьбогу. И вашим, и нашим. Чтоб наверняка молитвы дошли. По назначению. Не тем, так этим. Нет, то не истинная вера. А нет веры — нет денег. Потому и хотел Кодимир жертвы… Не простой жертвы — человеческой. Летом еще срублено на островах болотных новое капище. Идолы взрезаны — ликом суровы, — да беда — живой крови не чуяли. Куры да свиньи — не в счет. Человек нужен! Лучше — девица невинная, с телом крепким, ядреным, наливчатым…

Эх… Не успел Терентий и слюни на губах утереть — в ямину болотную провалился! Враз по пояс увяз в жиже холодной. А и поделом: коль по болотной тропке идешь — не хрен о девках думать! Вскрикнул истошно волхв, взмахнул руками — помогай, Степушко!

Протянул Степанко посох — сам чуть не утоп, но вытянул сотоварища. Обернулся… Вроде как стон, или хрип какой почудился… Бывало — забредет какой путник, через болотину дорогу спрямить, — ан — и нет его, пропадет в трясине. Ну как и сейчас так?

Глянув на спутника своего мокрого, приложил Степа палец к губам. Терентий тоже ругаться перестал, башкой закрутил, прислушиваясь. Ну — точно! Слева, в нескольких шагах, мужик какой-то в трясине бился… Да вот, кажется, уже и выбрался на берег…

— Если из местных кто — топить надо! — тихо прошептал Терентий. — А ну, проверим…

Вылезший из болота мужик точно оказался не местным… и, судя по одежде — ярко-красный кафтан угадывался даже под слоем грязи, — отнюдь не бедным… Вымотанный борьбой, незадачливый путник обессиленно лежал лицом вниз на низком островке, поросшем редкими черными елками.

Мужик. Волосы волнами светлыми по плечам, усы, бородка, на щеке — родинка…

Тот самый, что недавно Степанке в лесу встретился!

Тот самый, что на русалиях в старом капище был… заместо Терентия! Тот самый, с кем супротив медведя вместе боролись… когда из капища горящего выбирались… когда Ратибор… когда сестры… Глукерья, Мартемьянка, Лыбедь…

Сглотнул слюну отрок, вида не показав.

— Видно, не из простых, — прошептал лишь. — Ежели к себе взять да выходить — можно и выкуп получить знатный.

Терентий, видимо, подумал то же самое, поскольку, настороженно осмотревшись, велел отроку мастерить из лапника волокушу. На коей — изготовленной весьма проворно и с большим знанием дела — и поволокли потерявшего сознание путника мокрыми болотными тропами.

К острову вышли — что твои куры — мокрые, в грязи да тине бурой. Точно кикиморы.

Узкий был островок — в треть версты да в версту шириною. Лесом порос густо, все больше ели да сосны. Угрюмые, корявые, страшные. Если и было в Черном лесу самое гиблое место, так вот оно — островок этот, посередь тины болотной. В самой гуще еловых зарослей, где тьма, казалось, поселилась извечно, за высоким тыном, украшенным рогатыми коровьими черепами, хоронилась приземистая изба — грубо, в лапу, рубленная, в землю вросшая, окна — щели узенькие, сквозь волоковое оконце дымок черный вьется.

Отворились ворота, вошли Терентий со Степанкой в избу. Слуга Терентия Огрой — мужик безволосый, беззубый, морщинистый, да немой в придачу, — ворота на засов (от кого только?) заперев, мужика притащенного на лавку к печке перенес да за одеждой чистой бросился, воды котел на очаг поставил — мыться. Вокруг очага — лавки сосновые, стол, по стенам — черепа заячьи, травы пахучие, змеи да жабы сушеные. В углу, вместо иконы, еловые чурбаки размалеваны страшные — идолы. Не изба — капище! В миске серебряной кровь петушиная плещется — за удачное возвращенье хозяйское поутру зарезал Огрой петуха. Все одно уж всех кур переели, да и зима скоро — уходить придется, новое прибежище искать. Замерзнет болото — враз охотники за зверьем всяким нагрянут. Ну, идолов в чаще спрятать — сойдет капище за заимку охотничью. Ярило с ними, пущай пользуются, не сожгли б только избу до весны-то…

Как согрелась водица — разоблачились мыться Терентий со Степанкой. Грязь с груди соскребая, затосковал Терентий. Эх, летом, на Ивана Купалу — три девы нагих его в этом чану купали. Вот где раздолье-то было… С тех пор и перебивался Терентий-Кодимир без женской ласки, что здесь, что в Явженицах. Свою-то жену удавить по весне пришлось — слишком уж много знать стала, старая. Заманил на болото, за клюквой — накинул петельку. Не трепыхнулась. Кинул в болотину — и все дела. Эх, девки, девки… В ноябре месяце русалии устроить надо. С плясками, с игрищами. Ухмыльнулся Терентий, да вздохнул тут же — когда он еще, ноябрь-то. А девку-то уже сейчас хочется! Обернулся на Степанку… Ай, ладный какой отрок. Тощой только да грязен… Может, его сейчас… заместо девки? Что тощой — ладно, а грязен — так сейчас отмоется. Шепнуть только Огрою, чтоб ножик его прибрал подале. Да веревку с амбару принес, покрепче.