Кузина - Юлия Галанина Страница 60

Поскольку тавлейская магия всё-таки больше магия воды, в разрушителе надо соединять её с противоположной сущностью, лучше всего с огнём.

Дело это муторное, правда (по слухам) пироги печь труднее.

В сердцевине разрушителя покоится тавлейская магия, но не обычная, а замороженная.

Для этого пришлось выбираться в один из страшно неуютных миров, туда, где неизбывный холод лежит над землёй, давя всё живое, и деревья звенят от сковавшей их стылости. Где нет красок, лишь все оттенки серого: серое солнце не может пробиться сквозь серую пелену, нависшую над землей, серый снег прикрыл землю, наверняка тоже серую. Тот мир был так похож на этот зимой, удивительно похож, но всё-таки он был другим: здесь магии нет, а там есть.

Заключённая в золотые оковы толика магии, попав туда, замёрзла, замерла. Я окружила её слоем обычной магии, спрятала в сундучке, вернулась с ним в Тавлею.

Следующий слой можно было и дома наложить. Заговорить огонь, несколько дней заговаривать, чтобы он размяк и тёк между пальцами, не густой и не жидкий, окружить им два магических слоя. Поверх огня – снова обычная магия. И снова золото. Медленно-медленно, растягивая секунды в часы, пронзить получившийся многослойный пирожок золотой иглой. И положить его в нужное место.

Осталось лишь в решающий момент дотянуться через обереги до иглы, выдернуть её, чтобы смешалась магия замороженная, магия обыкновенная и жидкий огонь – рванёт так, что во всех мирах лишь рваная дыра на том месте, где Аль-Нилам стоял, образуется. А потом потихоньку затянет её, станет второй Конской Головой – трясиной без дна. А если лишат магии, то и вручную иголочку дёрнуть можно. Результат – тот же.

Когда Скорпионид отказался от Аль-Нилама, пришлось думать, куда деть разрушитель. Обратного пути нет, он не разбирается – только взрывается, и хранить его нельзя: замороженная магия и жидкий огонь, разделённые тонкими перегородочками, рано или поздно соединятся, пытаясь вернутся в обычное состояние. И рванут.

Выкинула его в междумирье и там привела в действие. Подождала в пограничном мире, вернулась посмотреть. Пустота осталась пустотой.

И вспомнила, конечно же, всем телом вспомнила, как, запрокинув голову, сладко билась я среди этой пустоты в руках дракона души моей, насаженная на него глубоко-глубоко, до самого дна… Как горячая лава его извержения заполняла меня, делясь жизнью… Как клокотали в горле вулканы, словно я переполнилась семенем до самого нёба… Как обжигали поцелуями его губы мою напряжённую шею… А пустоте кругом было безразлично, что происходит в её пучинах, разрушение ли, соединение – её это не касалось.

Потом я вернулась в Тавлею.

И потянулись дни ожидания… Опять неспокойно было на наших границах, словно там когда-то было спокойно! Произошёл какой-то особо крупный прорыв, Орден Дракона в столице опустел – почти все Дракониды были на границах, защищённые только истинной магией, они уходили в дебри Приграничья, отыскивая и обезвреживая нежить, рвущуюся к сердцу наших миров.

Писем не было. Серебряное блюдце ничего не показывало. Столицу изолировали, словно накрыли сладкий пирог колпаком, чтобы не летели мухи на запах, не могли пробиться к сахарным крошкам.

Потом защиту сняли – и всё равно напрасно каталось яблочко по серебряному ободу, дракон души моей затерялся где-то за гранью наших миров, недоступный внешней магии.

Ходили слухи, что в дикой мешанине пустоты и обрывков миров, несообразной ни с чем привычным, Дракониды нашли гнездо нежити, атакующей наши рубежи…

Самое ужасное, что невозможно было ничего узнать подробнее. Проявлять в приличном обществе интерес к тому, что творится на границах и за их пределами, – дурной тон! А для чего же мы тогда отдаём драконам будущих истинных магов? Они пусть и воюют на здоровье, всё равно ничто иное им недоступно. И лезть в их дела – увольте, своих хватает. Границы далеко, пусть дремучие провинциалы волнуются, чьи убогие окраинные миры соприкасаются с Приграничьем, чем в данный момент занимаются Дракониды.

В эти дни меня покинули обереги. Как палые осенние листья лежали они на дне ларца, плотно сомкнув крылья. Только Ждущая трепетала на виске, одна-единственная из всех.

Забросив все дела, я целыми днями смотрела в окно. Бездумно наблюдала с утра до вечера, как проживает очередной день Тавлея. А когда смыкали розовые лепестки лотосы и белые нимфеи поднимались на поверхность черной воды, отправлялась спать. То есть не спать, метаться в забытьи по простыне.

Лишь под утро забывалась тяжелым сном, снился один и тот же кошмар.

Опять снилась та единственная поездка в Приграничье, когда я в реальности столкнулась с порождением иных миров. Сон крутился в замкнутом кольце, раз за разом мы оказывались у стен затерявшейся в горах крепости, уходили по тропинке навстречу неведомой напасти – и встречались с нею, оживали страницы бестиария, хранящегося в библиотеке Аль-Нилама, услужливо подсовывали воображению чудовищ со своих твердых страниц. А потом всё повторялось – и словно не было никакой поездки, она только предстояла, и на скалах над тропою уже залегло нечто новое, страшное, неминуемое. Ждало нас. И мы приближались.

Сердце сжималось испуганным зверьком, замирало, совсем останавливалось, но жуть сна вспарывали грохочущие копыта Драконидов. И я вглядывалась, до боли вглядывалась в лица, надеясь, что увижу среди них дракона души моей, хоть во сне, раз в яви он не может вырваться ко мне. Но строгие лица расплывались, таяли – и снова за спиной была крепость, а впереди неведомое. И мы, веселясь, ехали по тропке, как та птичка, не предвидевшая никаких последствий. Чтобы попасть в очередной переплёт.

Просыпалась я с гудящей головой, и всё тело болело, словно я не отдыхала, а скиталась всю ночь.

Хотелось отодрать от себя Ждущую, прямо с горстью волос, вернуть в ларец, выманить Веселую, Беспечную, Озорную. Заполнить каждый день неотложными делами, уставать к вечеру неимоверно и падать в кровать без сил, проваливаясь в блаженный сон без сновидений.

Но бабочки не откликались ни на приказы, ни на мольбы. А Ждущая меня не покидала, как я её ни гнала. Даже на ночь к другим бабочкам не возвращалась, сидела на уголке подушки.

Однажды утром я так обозлилась на застывшие обереги, что захлопнула в ярости крышку ларца и придавила тяжеленным томом, в кожаном переплете, с кованными уголками, чтобы они не смогли выбраться, даже если бы захотели.

Смотрела в окно на омывающуюся в жемчужном утреннем тумане Тавлею, холёную, красивую, надменную и равнодушную ко всему, кроме себя самой. И жалела, что выкинула разрушитель в междумирье, что не могу нарушить эту благополучную безмятежность, пробить брешь в золотой паутине, окутывающей город.

Одно утешало – я знала, что он живой. Просто знала и всё.

* * *

А потом дракон души моей вернулся.

Буквально на сутки вырвался в Тавлею, вызванный зодиакальным кругом. День им владела Тавлея, но ночь была моя, только моя.