Посмотри в глаза чудовищ - Михаил Успенский Страница 60

– Подождем пять минут.

Вернулся донельзя довольный Гусар.

– Все хорошо?

– Грр.

Пять минут ждать не пришлось.

– Лешк, ты че, опять бабу привел?

– Че ты вдруг?..

– Да пахнет.

– Точно. Только эт' ты привел.

– Да? Не помню. Глянь под койкой… ой… Лешк, че это?

– Чур, я первый.

– Ну? Махаться будем или на спичках тащить?..

– Ой, ха! – еще одна.

– Где?

– Да вот же. Не, не туда смотришь… ой… ой, обожди, сам расстегну…

– А че эт они молчат, может, турецкие? Ой, Лешк, а ты ведь тоже баба…

– И ты баба, Рустам. Че же эт' делается… ой, не надо… ой…

Коминт слушал – и смотрел на Николая Степановича со все возрастающим страхом.

– Ну, Степаныч, – выдохнул, наконец, он, – ладно, я душегубец…

– Зато теперь в подземелье можно хоть котлы клепать, – сказал Николай Степанович. – А к утру восторги влюбленной пары утихнут, как писал Дюма-пэр.

– Дюма порнухи не писал, – возразил Коминт. – У меня его внуки читают.

– И это правильно, – сказал Николай Степанович. – А теперь не будем-ка разнуздывать воображение и пойдем вниз.

На люке стоял тяжелый сварочный аппарат. Его не без труда оттащили в сторону. Здесь еще можно было пользоваться фонарем. В ярком луче отчетливо проступило черное гудронное пятно – как раз на стыке люка с соседней плитой.

– Посвети-ка… – Николай Степанович опустился на четвереньки. – Вот так, сбоку.

Ага…

При боковом освещении четко вырисовалась неуместная печать: литера W, вписанная в большую по размеру литеру V. Может быть, это был знак фирмы, занявшей флигель, но уж больно он походил на клеймо, носимое на левом плече теми, кто доставлял когда-то Пятому Риму ксерион…

Захваченной предусмтрительно монтировкой Коминт подцепил неухватистую плиту. Гудроновая печать разломилась, Николай Степанович протянул ладонь, готовясь схватить или отразить что-то невидимое, но – ничего не произошло.

– Проформа, – сказал он. – Можно идти.

Как и в прошлый раз, первым спрыгнул Гусар. Коминт достал из сумки серый бумажный пакет со свечами, зажег две. Спустился.

– Здесь все путем, Степаныч, – голос его звучал глухо.

Николай Степанович перекрестился, осмотрелся напоследок и, морщась, полез вниз, в теплый сухой полумрак.

Здесь пахло, как в недавно остывшей русской печи. Идеальное место для ночлега бродяг и тайных сходок подпольщиков, но и те и другие явно избегали в этом подвале появляться. Не было ничего материального, что говорило бы о присутствии человека: ни растерзанной картонной коробки, ни бутылки, ни окурка, ни даже следов на толстом слое пыли…

– Мы же сами тут топтались, – растерянно сказал Коминт. – Или нам все то померещилось?

– Зажги фонарь, – предложил Николай Степанович.

И в свете фонаря обнаружились следы: человеческие и не очень…

– Каин – личность своеобразная, конечно, – сказал Николай Степанович. – Но не до такой же степени…

– С кем он тут хороводы водил? – Коминт нагнулся и быстро выпрямился. – Оп– ля… Вот это да. Помнишь разговоры про крыс в метро, Степаныч?

– Все ваши московские новости надо делить на восемь, – сказал Николай Степанович. – Потом промывать в щелоке и с лупой в руках искать сухой остаток.

Гаси фонарь – и вперед.

– Грр, – сказал Гусар.

В живом свете огня облицовка стен подземного хода выглядела куда более древней, растрескавшейся, нежели в свете электрическом. Шагов через двести пятьдесят кирпич сменился серыми каменными блоками, сложенными в замок без раствора. Потолок из неровных плит поддерживался совершенно черными, просмоленными поперечными балками то ли из дуба, то ли из лиственницы, и в каждую балку ввинчено было по медному позеленевшему кольцу.

Гусар остановился и глухо тявкнул.

– Где-то здесь мы Каина и потеряли, – сказал Николай Степанович. – Давай-ка, Коминт, еще раз зажги фонарь.

Фонарь высветил памятную с зимы развилку. Здесь, как и тогда, расходились в три стороны следы Каина, здесь топтались на месте и поворачивали назад их собственные следы, здесь уходили в боковые, несуществующие при свечах проходы следы гигантских крыс…

– Вполне грамотно, – сказал Николай Степанович. – Все сделано, чтобы людей отвадить.

– В номере братьев Куницыных верхний, Володька, любитель ходить под Москвой. Так он говорит, что асы ихние, диггерские, признают только свечи…

– Соображают, – сказал Николай Степанович.

Еще шагов через сто они уперлись в обвал, но здесь же рядом оказалась железная дверца с засовом, напоминающая печную. За ней начинался боковой ход: ниже, уже и еще древнее. Шел он не по прямой, а плавно изгибался влево и, кажется, чуть уходил вниз.

Гусар шел и ворчал себе под нос. Ему было неуютно в этом ходу.

Николай Степанович на всякий случай достал из-под полы свой «узи».

Ни люди, ни пес не слышали ни звука (подземный гул не в счет), не видели теней, фигур и движений, не ощущали враждебного запаха, но все в равной степени были уверены, что впереди ждет засада.

В таком напряжении нервов они дошли до новой железной дверцы.

Коминт протянул руку к засову… и вдруг замер.

– Что? – прошептал Николай Степанович.

– Тише… там…

Они стали слушать, стараясь не дышать. Но слышно было только, как шумит в ушах внезапно похолодевшая кровь.

Гусар лапой провел по железной двери, и скрежет обрушился, как горный обвал.

И тут же в ответ на этот звук раздался другой, куда более мощный скрежет, механический храп, скрип несмазанного массивного механизма… и невыносимо громко, на пределе терпения, начали отбивать полночь часы – те самые, которые проводили их на Рождественском бульваре… Неужели прошел час, закричал Николай Степанович, обхватив руками раскалывающуюся голову, удары меди отражались белым вспышками позади глаз, боль острым узким клинком входила в нёбо и продвигалась к затылку, и уже не было сил терпеть, но тут все кончилось.

Они стали подниматься и машинально отряхиваться, Гусар изогнулся немыслимым манером и яростно вылизывал шерсть, и прошло немало времени, прежде чем кто-то заговорил.

– Собственно, и «Черный квадрат» Малевича написан не просто так…

– Так ведь и Скрябина казнили не с бухты-барахты…

– Еще бы четверть оборота, и мы, как художник Дэн, очнулись бы в любимой опиекурильне…