Бессмертный - Андрей Плеханов Страница 6

"Угадал. Конечно, я угадал".

– Николай Игнатьевич, вы же в первый раз меня видите! Не слишком ли вы рискуете, предлагая работу совершенно незнакомому человеку?

– Ну, положим, справочки я о тебе навел. Кое-что узнал, друг мой ситный. И даже о всяких твоих художествах и приключениях, которыми бы охотно заинтересовалась ваша родная милиция. Знаю, знаю... Везучий ты, говорят, и от пули заговоренный! Но, честно говоря, меня это мало волнует. По глазам я вижу человека! Поверь мне, жизнь я за свои полвека повидал, жизнь меня била достаточно, в людях научила разбираться. Много тут всякой шпаны крутится, охранниками называются. Может, люди среди них и есть неплохие, не хочу греха на душу брать. Но смотрю в глаза и вижу – сердцевина-то трухлявая, вот в чем дело! А сердцевина должна быть твердой, из крепкого дерева. Воспринимай мои слова как хочешь, но в тебе это есть. Все остальное – ерунда, жизнь слабого человека всегда сломает, каким бы он каратистом не был. А тебе природой многое дано, из тебя, Демид, может толк выйти, если не загордишься. Ты вот лучше скажи откровенно, в Бога-то веришь?

– Верю, – сказал Демид. – А кто ж в него нынче не верит?

– То есть, что? Христианин ты, или любитель какой-нибудь новоявленной буддистской белиберды?

"Так, значит? В душу лезешь?.."

– Вопрос непростой, Николай Игнатьевич... Что такое Бог? Старичок такой конкретный бородатый, который сидит на небе и присматривает за своей паствой? Для меня Бог – это нечто внечеловеческое. Дух и разум вселенной, нематериальная среда, окружающая всех нас – всегда и везде. Эта среда разумна и представляет доброе начало. Она универсальна – она существует и для человека, и для любого другого живого существа. И на земле, и в других мирах, если они, конечно, есть. В неканоническом Евангелии от Фомы Иисус говорит: "В доме Отца моего небесного обителей много". Понимаете: "много обителей"! Наверно, и у медведя есть свое понятие о Боге, и у марсианина. Но ведь человек-то есть человек, и понять что-либо он может только по-человечески, исходя из знакомого ему образа. И Бог в его представлении не слишком отличается от человека! Бог говорит с ним языком, понятным человеку. Иисус Христос – что может быть понятнее? Но куда же нам тогда девать Будду, Магомета, Кришну, Браму и прочих Богов-человеков? Ведь в них верит не меньшее количество людей, чем в Христа! Объявить этих людей грешниками? Проклясть? Уничтожить?.. Все не так-то просто, Николай Игнатьевич. Да, я верю в Бога. Да, я – христианин по воспитанию своему, потому что родился в этой стране. Но я не могу просто слепо следовать обрядам, надеясь, что за соблюдение поста, например, мне спишется пара грехов на том свете...

Не очень-то Демид любил разговаривать на эту тему. Как Бог некогда вылепил человека, так и Демид вылепил, придумал себе Бога, наиболее подходящего к его представлениям о морали и религии. Никто не считал Демида своим. Знакомые православные священники хмурились и называли его безбожником, буддисты заявляли, что он дилетант и зазывали в свою общину, чтобы лучше познать учение Прозревшего, любители порассуждать о вселенском начале перебивали его и начинали развивать свои собственные идеи о потусторонних мирах и "Пси-поле".

К удивлению Демида, Николай слушал его задумчиво и внимательно.

– Ну что же, идея интересная, хоть и не новая, – медленно изрек Николай. – Космический разум... Я не буду бить горшки, доказывая, что ты не прав. И что если ты русский, то должен придерживаться традиционного православия. Я сам не настолько религиозный человек, каким, к примеру, был мой отец. Он после твоих рассуждений точно бы в драку полез (а мужик был здоровый!) Только я тебе честно скажу – мне жалко, что умирают древние обряды и сам великорусский образ жизни. Это было хорошее средство держать людей в узде, в добром смысле этого слова. Может, русский мужик был и не особенно грамотен, но он с детства знал, что надо быть почтительным к старшим, хлебосольным к гостям, умеренным в питии. Садился ли кто за стол, или вставал из-за стола, непременно осенял себя крестным знамением. Попробуй я сейчас перекреститься, или хуже того, помолиться за столом – ведь посмотрят как на сумасшедшего! Русский знал все – с какой ноги первее сапог снимать, как новорожденному имя дать, как по воде на Лаврентия погоду на осень угадать. Жизнь его была определена со всех сторон, так ведь и баловства было меньше! А сейчас? Я по своей работе много езжу по деревням – даже бабы матерятся, так что дым стоит. Куда это годится?

Ты только не подумай, что я ретроград, монархист и прочая. В стране, где я живу, тоже много всякого отребья, как бы у вас ни расхваливали Запад. Но когда я вижу, что творится в России, мне приходит в голову, что здесь не обошлось без дьявольского вмешательства. В сатану-то веришь?

– Да нет, не верю. По моему, все дьявольское – от людей. Бесовское начало сидит в каждом из нас, хотя и не в каждом проявляется. Таких мерзостей, какие может изобрести человек, ни один Люцифер не придумает. Я думаю, тут вы правы – человеку нужна узда, может быть, и не тугая, но не позволяющая ему совершать насилие, убивать, воровать.

– Философ ты, Дема, однако... На всяк вопрос у тебя целая речь заготовлена. А вот скажи-ка мне – про "русских сатанистов" никогда не слыхал?

– Нет. Это что-то новенькое.

– Это действительно новенькое. Чисто американское явление, скажу я тебе. В Америке ведь модно быть сатанистом, геем или страдать аутизмом. Ах, это ведь так загадочно! Это так возвышает, это выделяет из толпы. Это говорит о принадлежности к избранным. В конце концов, это дает возможность за что-то побороться. Действительно, за что еще бороться в стране, в которой все зажрались, если не за права несчастного Сатаны! Люди не понимают, с чем они играют! А в Канаде появились еще и "русские сатанисты". Колдуны, по-нашему. Эти идиоты считают, что вступать в союз с Дьяволом, наступая правой пяткой на святой крест, бормотать богохульства на ломаном русском и портить настроение православным в храме, стоя спиной к алтарю – гораздо таинственнее и аристократичнее, чем делать то же самое на европейский манер.

– А у нас все только говорят и пишут, что колдуны – хорошие, славные такие ребята, порчу снимают, домовых выгоняют, любовь привораживают, в Бога верят. Без колдунов сейчас – ни ногой.

– Знаю, читал. Это не колдуны. Шваль болотная.

Демид вспомнил историю, которая произошла с ним однажды. На кафедру, на которой Дема работал ассистентом, повадился ходить мужичок. Он был неопрятен, бородат, лысоват, в мутно-зеленых глазах его временами вспыхивал ненормальный огонек. Не любил Дема таких людей. Этот называл себя колдуном, шлялся по комнатам, всюду совал свой острый нос и нудно выклянчивал всякие фетиши – крокодильи зубы, шакальи глаза, сушеные цветки аконита и прочую подобную дрянь. Его где-то шугали, а где-то и вежливо объясняли, что таковых предметов на кафедре не водится. Однажды поганец, обозленный отказами, пристал к девчонкам-лаборанткам, обещая им всяческие несчастья, размахивая руками и бормоча ужасные непристойности. Девчонки подняли визг и Демид, пересилив брезгливость, пошел разбираться с обнаглевшим кудесником. Он открыл дверь лаборантской и вежливо предложил: