Принцесса для сержанта - Андрей Уланов Страница 6

Было это даже и не так чтобы дело, а — поручение. Можно даже сказать, просьба.

Конечно, с учетом надвигающегося Задания можно было бы эту просьбу к лешему отправить… но ведь не к теще за блинами прокатиться просили — по делу.

Имеется среди прочих миров, куда местные обитатели тропинки топтать навострились, один мирочек, именуемый Травяным. То есть у него и более официально-научное название есть, но только выговорить, не глядя в бумажку, а уж тем более запомнить — задача на раз. Невсклертиш — как вам названьице? Выдумано, как я подозреваю, специально для тех, кто у себя склероз в ранней стадии подозревает, — дабы по утрам вспоминали, в порядке тренировки и общего развития памяти. Ну а для остальных просто Травяной Мир. И не перепутаешь — травы в этом Мире не просто много или даже очень много — в нем кроме этой травы ничего и нет. Синяя, как океан, трава, над ней небо зеленое, а в небе — солнце малиновое, вот и вся картина маслом, и сколько ты по этому Травяному Миру ни броди, другого не увидишь. Степь гладкая, да трава… тоже будто подстриженная. И все.

Долго бродить, впрочем, не получится. Не приспособлен этот мир для длительного в нем пребывания. То ли в воздухе химия какая враждебная имеется, то ли солнце неправильными лучиками подсвечивает — но больше недели там человек не выживает. По крайней мере, так мне Кара рассказывала, а лично проверять, сами понимаете, желания не возникло.

Хорош же Невсклертиш, с точки зрения местных, исключительно тем, что по той загадочной шкале, коей здешние межмироходцы руководствуются, Травяной от их собственного далек. Поскольку в том разделе магического прогресса, который за эти межмировые похождения отвечает, силы Тьмы — по мнению все тех же местных — находятся в глубокой заднице, вероятность появления в нем противника, с целью устройства засады или еще зачем, крайне невелика. Можно даже сказать — ничтожна. Жаль только — из-за той же самой удаленности расстояния в Невсклертише со здешними соотносятся неправильно. А кони в нем мрут еще быстрее, чем люди. Даже если мешок на морду натянуть, чтоб травы не жрали. Вот и выходит — стоит ли по дальнему миру неделю ножками топать, чтобы в итоге во вражеской «прифронтовой полосе» оказаться? Если мирок «поближе» выбрать — риск на засаду нарваться больше, но коль повезет, за ту же неделю глу-у-убоко в оперативный тыл утопаешь. Дилемма…

Ну а у меня перед местными в этом отношении большое преимущество есть. Конь железный — «додж» три-четверти, по имени Аризона. Имя он сам выбрал. Ей-ей, не вру — выбрал и посредством кузнеца о своем выборе сообщил. По здешним меркам — обыденнейшее явление, сплошь и рядом приключается. Даже мечи и прочие сабли — уж на что примитивные железяки — и то вовсю с хозяевами болтают. А имена этим саблям-палашам обычно на древних языках даются, не всякий дворянин таким же похвастаться может. Попадется ему, к примеру, Гламдринг или, скажем, Оркрист — и думай, то ли эту трижды священную реликвию на пояс цеплять, то ли на стену вешать и поклоны бить. Я и то, как рассказали, ночь заснуть не мог, все на «ППШ» поглядывал… нервно. Он ведь конструктивно куда сложнее секиры — не просто полоса стали прокованной, а нарезной ствол, возвратно-боевая пружина… механизм. А разговаривать товарищ Шпагин привык очередями, вот я и прикидывал: куда рикошеты пойдут, если он мне доброй ночи пожелать захочет?

А еще Аризона по примеру сабле-мечей хозяина себе выбрал. Меня. И теперь никто другой его даже завести не может, не говоря уж о том, чтоб хоть пару метров проехать. Потому-то меня и дернули так — перед Заданием.

Ладно.

Поручение было простое — прокатиться по Травяному Миру две сотни верст, забрать в условленном месте человека «с той стороны» и обратно вернуться. Если неожиданностей не воспоследует, а вроде бы неоткуда им взяться, то вполне можно к ужину в замок возвратиться. По крайней мере, я так думал.

Чего у Невсклертиша не отнять — кроме заковыристости названия — так это красоты. Хоть ты ее тачками вози, хоть вагонами, хоть целыми эшелонами. Эх, нет у меня таланта художественного — так, чтобы кистями да по холсту три на четыре метра: «Заход солнца в Травяном Мире». Когда зеленое вверху, а синее — внизу и кажется, что вот-вот оторвешься от чужой для тебя здешней тверди земной и начнешь падать… вверх. Когда малиновый, в три раза больше нашего, косматый шар краем синего травяного океана касается… и мой Аризона по этому океану, точь-в-точь как торпедный катер, летит — мотор на всю степь ревет, кильватерный след за кормой. Когда ветер в лицо и пахнет этот ветер шоколадным пломбиром, настоящим, довоенным!

И в какой-то миг я не выдержал. Остановился, заглушил мотор, вылез, отошел на десяток шагов и, как пулей скошенный, рухнул в траву, утонул — и замер.

Тихо. Тишина невероятной силы — вот как это называется. Даже ветра нет. Всех звуков в мире — часы на руке, да кровь в висках. И зеленое небо над головой, огромное, как жизнь.

И кажется — вечность мог бы вот так лежать. А еще — что примерно столько и лежал.

Последний раз я вот так, не в порядке сознательного отдыха, а просто потому что накатило… ну да, в 42-м. Ровно за неделю до первого ранения, где-то между Волгой и Доном. Безымянный пригорок над заросшим проселком, остатки двух рот — едва на взвод и приказ 227, ни шагу назад. К полудню мы закончили с траншеей, лейтенант скомандовал перекур — и я, совсем как сейчас, отойдя на десяток шагов, просто упал, раскинув руки, в траву.

Тогда небо было ослепительно голубым, и по нему быстро ползли — дурацки звучит, да? «быстро ползли»… только не знаю, как по-другому сказать, — пушистые белые облачка. И вокруг надрывались кузнечики, и пахло не пломбиром, а свежевскопанным черноземом — от траншеи. А еще хлебом — справа от проселка золото колосьев тянулось до самого горизонта, — разогретым металлом, чем-то горчащим, кажется, полынью… и гарью. В степи запахи разносятся далеко, а огонь в те дни был повсюду.

Тогда… на какой-то неуловимый миг я вдруг почти поверил, что войны — нет! Есть только вечное небо и столь же вечная земля, а ползущие где-то впереди черные танки с крестами и автомат рядом со мной — все это убийственное железо еще не вырвали из недр, а может, оно уже давно рассыпалось в ржавый прах. И тишина — именно потому, что отгремел последний, самый-самый последний выстрел и больше их не будет никогда… и стрелять некому и нечем.

А этот Мир, наверное, и звука-то такого не знает — выстрела.

Жить… долго… счастливо… за себя — и за всех тех, кто навек остался на том безымянном пригорке и на всех остальных пригорках, высотках, в лощинах, на опушках и песчаных, сплошь изрытых воронками, узких полосках берегов. Тех, кто упал под перекрестным, не встал после артналета или бомбежки, не вернулся из вылета или поиска.

Жить… дышать… любить…