Серый ферзь. Это и моя война - Александр Бушков Страница 6

Карах, видевший в темноте как кошка, не мог ничего углядеть.Этих мест он не знал и в проводники никак не годился.

– Положеньице… – сказал Сварог. – Коней давнобы пора напоить. Воду я могу сделать, но во что я им налью, не в ладони же.

Сварога научили сотворять из воздуха много вещей – еду,например, самую разнообразную, вплоть до улиток под винным соусом; сигареты(лучше всего получались без фильтра); букеты роз – вещи, крайне необходимыегалантному кавалеру… а вот простецкую деревянную бочку, да чтоб из щелей водане текла, или жестяное корыто – это увольте. Лар не прачка. И костер развестине из чего.

Сварог не преувеличивал. Его, как десантника, вымуштровалине сдаваться ни в пустыне, ни, если занесет нелегкая, в Антарктиде.

Но здесь действительно не из чего было развести огонь. Камнии пыль не станут гореть, как ни обкладывай их мокрой травой.

– Там, впереди, лес, – сказал Карах. – А ещедальше, у самого горизонта, вроде бы горы. Вершины.

– Горы – это хорошо, – сказал Сварог. – Тамперевал, а с перевала виден Фиортен. Только как нам до перевала добраться, еслиты не знаешь, как он выглядит со стороны?

– Но лары же проходят какую-то подготовку, чтобывыбираться из трудных ситуаций? Учат чему-то…

– Меня учили понемногу, чему-нибудь икак-нибудь… – сказал Сварог мрачно. – Вот и не доучили. Последнее дело– бродить в темноте по лесу, совсем заплутаем.

Юпитера на небе не было – должно быть, еще рано. ОбычноЮпитер всходил на здешнем небе ближе к рассвету, часа за три. А сейчас еще иполночи не минуло. Ладно, устроимся где-нибудь на опушке, костерчик разведем…

Он тронул коленями конские бока.

– Там дорога, хозяин, – сказал вдруг Карах. –В лес ведет.

– В лес? Тогда это не та дорога, что нам нужна… –Он замолчал, глубоко втянул ноздрями воздух. – Карах, как у тебя с нюхом?

– Превосходно, – скромно признался Карах.

– Кажется мне или дымком потянуло?

– Тянет. Дымком и едой.

– Великолепно, – сказал Сварог. – Вот тебе ирешение проблемы. Фиортен близко, вокруг наверняка есть какие-то усадьбы… Эгей,милый!

Но конь и сам, насторожив уши, устремился вперед.

Дикий, непроглядный лес обступил их с обеих сторон. Дорогабыла земляная, но заросшая травой и еще не успевшая раскиснуть от непогоды.Лишь изредка копыта скользили по грязи и раздавалось жирное «плюх» – это лошадьступала в неглубокую лужу.

Ветки деревьев переплетались где-то над головой, но от дождяне спасали. Не спасала и одежда, насытившаяся водой, как ни выжимай. Сварогвтянул голову в плечи. Во мраке мерещилась всякая чертовщина, но всадник необращал внимания. Нервы, блин…

Вдруг Карах насторожился, увидев впереди какой-то темныйпредмет, а там Сварог и сам углядел словно бы расселину в черной стене леса.

– Столб, – сказал Карах. – А к нему доскаприбита.

– Сам вижу.

Сварог зажег самый большой огонь, на какой был способен,достал из седельной сумы связку лучин и подпалил, не опасаясь, что привлечетчье-либо внимание. Лесные обитатели должны бояться огня, а присутствиемагических сил Карах отметил бы, как сейсмограф – малейший земной толчок. Отдоски тянуло прелой сыростью и гробницей. Защекотало в носу. Сварог чуть нечихнул. Интересно, а если заболею? Чем у них тут на земле лечатся?

– Таверна «Бык и подкова», – прочитал онвслух. – Чертовски старая вывеска, сгнила вся, но дымком-то тянет всеявственней…

И он направил лошадей дальше по лужам заброшенной леснойдороги, в глубь царапающегося ветками непроглядного леса.

Вскоре показалась поляна у дороги, высокий глухой забор, надкоторым поднималась высокая крыша. Из трубы шел дым, заслоняя звезды. Широкиеворота заперты, конечно. Спрыгнув с коня, естественно, в лужу, Сварог прошелсявдоль забора взад-вперед, разминая затекшие ноги и озираясь в темноте. Устал ондо лазуревых кругов перед глазами. Седалище, измученное седлом, нылоревматической болью. Наверное, геморрой – самая страшная болезнь для ковбоев…Ворота показались такими же трухлявыми, как и доска, но в этом мраке зрениюдоверять не приходилось.

Сварог постучал кулаком. Потом сапогом. Никакой реакции. Онподумал, снял висевший у седла топор и принялся молотить обухом, валя сплеча.

Грохотало на весь лес. Время от времени опускал топор иприслушивался.

Собаки здесь определенно нет, ни одна уважающая себя собакане смолчала бы. Ага, наконец-то дверь заскрипела!

– А если это раухи? – спросил Карах.

– Тихо! – цыкнул Сварог. Дождь разошелся не нашутку. – Полезай в суму и сиди там тихонечко, словно тебя и вовсе нету.

Кто знает, как местное население относится к серым мохнатымдомовым с ало светящимися в темноте глазами. Возможно, без всякого энтузиазма ирешпекта.

– Кого там нелегкая носит? – раздался с тойстороны ворот боязливый голос, принадлежавший, похоже, человеку пожилому.

– Проезжающие, – сказал Сварог. – Путники.

– Вот и проезжайте себе.

– Папаша, это таверна или что?

– Таверна-то таверна…

– В чем тогда дело?

– Да время больно уж нехорошее, к полуночи…

Похоже, тот, за забором, не очень-то боялся Сварога, хотяпоначалу Сварог подумал, что ему не отпирают именно из страха. Или иначе:давным-давно и навсегда устал бояться стучащих в ворота путников. Потому как –чему быть, того не миновать. И если лесной разбойник окажется сильнее, тоокажется сильнее, а если слабее – содержимое его кошелька переместится ксодержимому сундука хозяина таверны. Такая нехитрая местечковая психология. Акроме того, не все стучащие – обязательно разбойники, иначе и таверну здесьбессмысленно держать.

– Ты что, так процветаешь, что лишние деньги не нужны?

– Деньги всегда нужны, да кто вас знает…

Голос из-за забора был почти без интонаций. Какой-тоусталый. Словно человеку просто хочется вздремнуть, а ему мешают. И ничего,кроме сна, человеку не нужно, только оставьте его в покое.

– Я один, – сказал Сварог. – Просто привычкау меня такая – говорить во множественном числе. Я один да два коня – это ведьчисло множественное…

– Ехал бы ты себе.

– Ворота выломаю, – сказал Сварог.

В душе Сварога стал поневоле закипать гнев. Он здесь мокнетпод дождем, а тому, за забором, и дела нет. А еще больше Сварога раззадориваловстречное равнодушие, словно дело происходит в родимой постсоветской державе иравнодушный ко всему, кроме мзды, гостиничный швейцар брезгливо тычет пальцем втабличку «Мест нет».