Жар сумрачной стали - Глен Кук Страница 6

Дамы изволили удалиться. Отправились они не на пивоварню, как можно было ожидать, а домой к Тинни. (Надо сказать, ее дом подозрительно смахивал на маленькую крепость. В недавние смутные годы эта крепость сослужила Тейтам неплохую службу – за ее стенами они чувствовали себя в полной безопасности и безнаказанно творили свои разбойные делишки. Поэтому перемирие семейство Тейтов восприняло как кровную обиду.)

Всякая война, буде она чересчур затягивается, становится источником неприятностей. Мало-помалу она превращается в смысл жизни – и не только для солдат на поле брани, но и для тех, кто прозябает в тылу, среди домашнего уюта. Пускай пора сражений миновала – если не считать мелких стычек с недобитыми партизанами Слави Дуралейника, – нынче в Танфер возвращаются демобилизованные, каждый день сходят десятками и сотнями с кораблей, и еще неизвестно, что хуже – когда молодых мужчин в городе можно пересчитать по пальцам или когда их что ни день прибавляется в числе.

Ведь рабочие места, опустевшие с уходом этих мужчин на войну, были, как принято нынче выражаться в узких кругах, заняты нелюдью. И солдаты, спешившие домой, открывали для себя малоприятную истину: спешить-то было некуда…

Но я отвлекся. Итак, сногсшибательная троица удалилась. Я вернулся в комнату Покойника и уселся наконец в свое кресло, еще хранившее тепло женского тела. В воздухе витал легкий аромат духов.

– И что опять затеял твой Дуралейник? – спросил я без предисловий.

Много лет назад Дуралейник ввязался в войну как наемник на службе венагетов. Несмотря на многочисленные победы, он не сумел добиться того, чтобы его признали своим: обращались с ним пренебрежительно, путь в высшие слои общества, в правящую клику колдунов, был ему заказан. И тогда он, пылая праведным гневом, переметнулся к противнику и следующий десяток лет отнимал покой и сон у тех, кто посмел уязвить его гордость.

Впрочем, карентийские правители обращались с ним немногим лучше. Нет, платили ему вовремя, зато почестей не оказывали вовсе, каких бы успехов он ни добивался. И потому Дуралейник дезертировал вновь. Он объявил Кантард республикой, не подвластной ни Каренте, ни венагетам, собрал под свои знамена всех, кого прельщала этакая свобода, и принялся воевать на две стороны.

Но судьба в очередной раз оказалась к нему несправедлива. Карента усилила натиск, венагеты не устояли и бежали с позором. И карентийские отряды начали истреблять республиканцев.

Обитатели Кантарда спешно переселялись в Каренту. Более всего их почему-то притягивал Танфер, в котором и без того уже было неспокойно. И ладно бы только простые партизаны! Расследуя прошлое дело, я наткнулся на некие факты, из которых явствовало, что и сам Дуралейник околачивается в нашем милом городке.

Покойник ответил – по обыкновению брюзгливо:

– Вполне вероятно, что он возбуждает недовольство, уповая на свою былую популярность у простого народа.

– А ты, похоже, разочарован.

– Героев лучше держать на расстоянии. Вблизи слишком заметны изъяны.

Попка-Дурак восседал на плече Покойника. Это Никс его туда посадила. К величайшему моему сожалению, мне так и не удалось уговорить ее забрать пернатого стервеца с собой.

В это самый миг проклятая птица решила облегчиться.

А в следующее мгновение она уже выбиралась из кучи безделушек, рухнувших на пол, когда в стеллаж врезался попугай, отброшенный силой логхирской мысли. Стремительный полет настолько ошарашил крылатого негодяя, что он лишь сдавленно пискнул. Затем встряхнулся, сделал осторожный шажок, огляделся – и нагадил на пол.

– Если эта тварь не доживет до завтрашнего утра, передай мои глубочайшие соболезнования мистеру Дотсу.

– Ух ты! Шикарная мысль! И как я сам не догадался! Нет, я, конечно, тугодум, но умищу-то у меня девать некуда! Я сверну этой гадине шею, а свалю все на тебя. Морли придет, увидит перья и дерьмо на полу, покачает головой и тут же обо всем забудет. С тобою связываться он не рискнет.

– Очень остроумно. Только попробуй, и я подвешу тебя к потолку на твоих собственных шнурках. Птица эта – неоценимый дар судьбы, и подобных вещей о ней говорить не следует даже в шутку.

– Дар судьбы?! Да его и жрать не станешь, разве что когда всех ворон и ящериц со змеями в округе переведут!

– Это незаменимое средство общения.

– Ну, для кого как…

– Тихо!

– Чего? Я что-то…

– У нас скоро будут гости. Чужаки. Прими их в своем кабинете. Им вовсе не обязательно меня видеть.

Старина Дин опередил меня и первым откликнулся на стук в дверь, но Покойник, судя по всему, одернул нашего домомучителя. Посмотрев в «глазок», Дин попятился.

– Что стряслось? – осведомился я.

– Они мне не нравятся. – С этими словами Дин прошествовал в комнату Покойника, а ко мне на плечо плюхнулся Попка-Дурак, выпорхнувший из приоткрытой двери. Я шуганул его, но он и не подумал улететь. Тем временем Дин вновь вышел в коридор, волоча за собой кресло.

– Не трогай птицу, Гаррет. Дин, когда закончишь, притвори мою дверь и не открывай ее, пока гости не уйдут.

– И поставь котелок на огонь, – прибавил я. – Мы же радушные хозяева, верно?

Дин одарил меня взглядом, в котором ясно читалось его мнение о моих умственных способностях: дескать, не лез бы ты не в свое дело, все равно ни шиша не понимаешь.

Тем временем в дверь снова постучали, настойчивее, чем в прошлый раз. Я прильнул к «глазку».

– Мне непременно надо с ними толковать? – Два охламона на пороге моего дома воплощали сокровенную мечту Дина: этаким красавчиком он всегда жаждал видеть меня.

– Беседа с ними может оказаться полезной.

– Для ково?

– Для кого, Гаррет.

– Сам сообразил, – проворчал я, принимаясь откидывать щеколды и отодвигать засовы. Дин, закончивший двигать мебель, неодобрительно наблюдал за моими действиями.

Полезная беседа, говорите? Ладно, уж найду о чем потрепаться, пока мой гниющий дружок будет ковыряться в чужих мозгах.

Эти двое наверняка что-нибудь продавали. Такие аккуратненькие, такие чистенькие и приглаженные; неровен час, проповедники. Если мне начнут втюхивать религиозную бредятину, я могу и не сдержаться. В последнее время ваш покорный слуга переобщался с божествами.

Стоило мне открыть дверь, как первое впечатление улетучилось без следа. Достаточно было увидеть армейскую выправку и губы без намека на улыбку, чтобы понять: эта парочка торгует истинной верой, никак не связанной с благочестивыми бреднями.