Лиходолье - Елена Самойлова Страница 6

Сквозь узкую щелочку в неплотно прикрытых ставнях был виден лишь заливной луг и кусочек огорода, на котором тянулись к небу широкие венчики подсолнухов. Солнце уже скрылось за деревьями, но последние, уже почти не греющие, закатные лучи еще заливали светом домик, в котором нам разрешили остаться на ночь. Комнатка под самой крышей была крохотной, душной, со скрипучим полом и очень низким потолком, под которым даже мне приходилось ходить, склонив голову, чего уж говорить о более рослом харлекине. Где-то шуршали мыши, пахло пылью, сеном и совсем немного – сыростью и речной тиной.

Деревня как деревня. Тихая, спокойная и малонаселенная. Разве что чем ближе к Лиходолью – тем подозрительнее и недоверчивее жители к пришлым людям, и если раньше на нас с Искрой лишь косо смотрели, то в Овражье дошли до требования снять повязку с глаз слепой. Интересно, что будет дальше? Требование выпить заговоренной воды с солью, прикоснуться к холодному железу и на всякий случай послушать музыку дудочника, если, конечно, таковой каким-то чудом окажется в караване или городке?

Я невольно улыбнулась, пытаясь представить себе смельчака, который рискнет потребовать у Искры выполнения какого-нибудь суеверного обряда, призванного отгонять нелюдь. Сомневаюсь, что харлекин будет кувыркаться через нож, доказывая, что он не обрастает волчьей шерстью под полной луной…

– Ты здесь, пришлая? – Звонкий, высокий девичий голос неожиданно раздался внизу, под комнатой. Доски тут тонкие, плохо подогнанные – при желании можно переговариваться через щели, а уж с таким голосищем, как у дочки деревенского старосты, и подавно.

– Здесь я, здесь, – неохотно отозвалась я, услышав быстрые шаги, поднимающиеся по узенькой скрипучей лесенке, и торопливо зажмурилась.

Снова темнота, жуткая, непроглядная. И как в такой жить можно? А люди как-то целую жизнь проживают, умудряясь искренне радоваться этой самой жизни, улыбаются и плачут под ромалийские песни, находят любимых и растят детей. Встречала я слепых не раз, пока путешествовала с ромалийским табором, но никогда не думала, что сама окажусь в их числе.

Скрипнула половица, легкие шаги приблизились, и я поневоле вздрогнула, когда на колени мне упало жесткое льняное полотенце.

– Пойдем, провожу тебя до бани, а то сослепу на лестнице упадешь и свернешь шею, а мне перед твоим мужем оправдываться. – Сильная, крепкая женская рука поддела меня под локоть и рывком подняла с лавки, да так быстро, что я едва успела схватить полотенце, не давая ему соскользнуть с колен. – Меня, кстати, Литой кличут. А тебя, пришлая?

Я на мгновение задержалась с ответом, а потом назвала имя, когда-то давно, еще в прошлой жизни, данное лирхой Ровиной. Привыкла я к нему и уже редко откликалась на родное, подаренное матерью в шассьем гнездовище. Даже Искра, поначалу пробовавший звать меня шассьим именем, довольно быстро вернулся к ставшему привычным прозвищу и вспоминал о ромалийском имени только в людских деревнях.

– Мия, значит. – Дочка старосты цокнула языком, пару раз повторила новое слово, то меняя ударение, то растягивая гласные. Будто на вкус пробовала. – Пойдем, красавица, в баньку. Я тебя придержу.

– А палку мою взять? – запоздало спохватилась я, пытаясь вывернуться из цепкой руки Литы, крепко державшей меня повыше локтя. Дотянулась свободной рукой до длинных шершавых пальцев: холодные как лед.

– Да зачем она тебе в бане-то? – удивилась моя провожатая, мягко направляя меня в сторону выхода. – Напитается влажным жаром, а потом того гляди – рассохнется и сломается по дороге, оно тебе надо? Ты осторожней, тут ступеньки начинаются. Я тебя до баньки провожу и обратно, до дома. Или мужа твоего позову, если мне не доверяешь. Давай – ножку вниз, тут ступенька высокая будет…

Вот так с грехом пополам мы и спустились – одной рукой я скользила по гладким перилам, сделанным из тонкого деревца со снятой корой, за другую меня поддерживала Лита, предупредив, когда лестница наконец-то закончилась. Несколько шагов вперед, переступить через порожек – это была горница, я запомнила ее по пряному аромату трав, висевших в пучках где-то под потолком. Еще одна лестница – на этот раз крыльцо. Свежий, ставший сырым и прохладным ветер с запахом застоявшейся воды окатил лицо неприятной моросью. Странно, только недавно смотрела в окно – небо было ясным, если не считать нескольких пушистых облачков над макушками деревьев, а сейчас кажется, будто его от края до края затянуло сырой пепельно-серой пеленой туч, сыплющей противной изморосью.

– Ой, а вот и муж твой отыскался, – звонко рассмеялась старостина дочка, ведя меня по неровной вытоптанной дорожке. – Ходит вокруг бани да нехорошо так на наших баб зыркает, будто боится.

Искра-то и боится? Ну-ну. Скорее, как и я, чувствует себя неуютно в крохотном людском поселении, где в случае чего не спрячешься, не скроешься в толпе – ведь все здесь на виду. Любая новость разносится быстрее степного пожара, и стоит кому-то в чем-то тебя заподозрить, как вся деревня поднимется и вытолкает взашей, а то и на вилы поднять попытается.

– Видать, любит тебя крепко, – холодно и, как мне показалось, с легкой завистью произнесла Лита, ускоряя шаг и тем самым вынуждая меня ухватиться за ее крепкое, натруженное запястье свободной рукой.