Красная зима - Галина Гончарова Страница 6

Пьяный в темную голову, бесстрашный и решительный.

За свои инструменты, приглянувшиеся мародеру, он готов был и зубами грызть… и так что пропало…

Ошарашенный солдат Свободы отступил на шаг. Фельдшер наступал, расхристанный, пьяный, вонючий, но яростный и наверное, опасный.

- Не смей трогать, ты, …!

Растерянность сменилась злостью, злость – действием.

Выстрел в деревенской тишине прозвучал громом небесным.

- Убили!!! – заголосила одна из баб – УУУУУБИИИИИИИЛИ!!!

Прасковья себя особо умной не считала – не с чего. А только увидев солдат за околицей, она мальчишек сразу из дома выпихнула.

Вспомнились слова той странной торы.

Придут.

Хлеб отберут, убивать будут, грабить, жечь…

Ничем ты это не остановишь, только себя и детей сберечь попробуй…

И Прасковья выпихнула мальчишек из дома быстрее, чем сообразила, что делает.

- Бегите в наш схрон! Там прячьтесь, пока я сама за вами не приду! И не смейте возвращаться!

Ванятка с Васяткой метнулись мышами, бегущими от кошки.

Они не помнили слов странной гостьи. Но страх в голосе матери был убедительнее любой памяти. Страх – и ее глаза.

Жуткие, темные…

Когда приходит беда, птица уводит врага от своего гнезда. Притворяется раненой, припадает на крыло…

Прасковья не может сбежать – ее будут искать. Но ее детей не найдут. Она скажет, что отослала их в соседнюю деревню.

И… не удержалась.

Стукнула к соседке.

- Мотря, детей и хлеб спрячь!

Послушается ли, нет ли… а все одним грехом на душе меньше будет!

* * *

Когда начали стрелять…

Когда раздался дикий крик: «Убииииилиии!!!»…

Когда крестьяне заволновались…

Прасковья стояла рядом с Мотрей. Детей ее на площади, кстати, не было. То ли в погреб пихнула, то ли на чердак, но хоть с собой не потащила.

Убивать будут, грабить, жечь…

Чутьем загнанного зверя Прасковья поняла, ЧТО сейчас будет.

Рванула за руку Мотрю, дернулась к ближайшему плетню… какие там заборы? Плетень, да еще и с прорехами, а к чему больше-то?

Все свои, все друг друга знают, никто чужого не замает…

Мотря была негибкой, она не понимала.

А…

Крестьяне заволновались.

- СТОЯТЬ!!! – заорал кто-то из «збройных».

Толпа – опасный зверь. Сейчас кинется, и их сомнут, задавят числом, уничтожат…

Не так их много, чтобы справиться, когда на людей находит остервенение. Они опасны… они кидаются, они зубами и когтями во врага вцепляются, они о себе уже не думают…

Те, кто носят оружие, знают об этой особенности. И – боятся.

Человеку в таком состоянии неважно – на пулеметы идти, на пушки… он – дойдет. И вцепится.

Прасковья упала за секунду до того, как раздались первые выстрелы.

Упала, потянув за собой подругу.

Упала под плетень, откатываясь подальше от ног и дороги, на обочину…

Летом здесь росли лопухи. Густые, высокие, способные укрыть.

Сейчас их не было.

Но…

Никому до Прасковьи и дела не было.

Первые выстрелы.

Первая кровь.

Первые упавшие люди.

Крики, вой, растерянность толпы, которая не успела стать зверем, крики врагов – что бы они не говорили о своих высоких целях, они все равно враги…

Те, кто приходит отнимать хлеб, отнимают самое жизнь. Они не могут быть никем иным, только врагами. Только убийцами.

Пуля – или голод?

Пуля милосерднее…

Прасковья лежала и молились. И рука Мотри в ее ладони дрожала. Подруга была жива, это было хорошо…

- Парашка, как же так…

Почему шепот слышнее крика?

- Не дергайся.

Сейчас важно только это.

Чтобы не пристрелили по ошибке. Не затоптали. Не…

У нее дети. Она должна выжить, остальное – побоку.

Ванятка и Васятка сейчас в лесу. Если мать не придет, они обречены. Она должна выжить…

А еще Прасковья знала – когда ее муж вернется… жены у него не будет.

И семьи у него тоже не будет.

Женщина может простить многое, но когда их детям нужна была защита, мужа не было рядом. Когда ей нужна была помощь, его не было рядом. А коли так….

Не было тебя рядом?

Обошлись?

И иди к Хелле! Женщины могут простить – за себя. Но за детей они не простят.

* * *

Лежать пришлось минут пятнадцать. Но страшнее времени в жизни женщин – не было.

Лежать, слушать выстрелы, слышать крики… а ведь и их тоже… могут.

Прасковья это понимала, и лежала тихо-тихо. Мотря – та вообще обеспамятела от страха, замерла, аки заяц, и только тихо-тихо вздыхала. Иногда.

Наступающая зима покрывала лужи первым ледком, припорашивала легким инеем.

На белом кровь – алая. На черном – тоже алая.

Долготерпение было вознаграждено.

- Гони их по домам!

Крики, шум…

Прасковья вылезла, только когда на площади никого не осталось. И то – вылезла…

Не встала во весь рост, не принялась отряхиваться, не пошла домой гордо и с достоинством…

Перевернулась на живот, пнула как следует подругу, чтобы та пришла в себя, и кое-как поползла. Медленно, очень медленно, вдоль канавы…

Ничего.

Лучше пять раз покрыться грязью, чем один раз – накрыться землей. Мотря, похоже, думала так же. Она ползла за подругой, и для разнообразия больше не вздыхала. Только икала. Тихо, часто и отчетливо…

* * *

Женщины отважились встать на ноги только ближе к окраине деревни, когда их не видно было за кустарником. Мотря потрясла головой.

Еще раз икнула.

И – в ноги поклонилась Прасковье.

- Век благодарна буду, сестрица.

Прасковья ответила таким же поклоном.

- Кто доброе дело сделает, тому Господь отплатит.

- Воистину, - отозвалась Мотря.

На этом ритуал был закончен, и дамы перешли к делу.

- Парашка, откуль ты про таких знала? – принялась выспрашивать Мотря.