Медная чайка - Екатерина Соболь Страница 6

– Я помогу! – выпалила Гвен, но Бард только досадливо хмыкнул.

– Хоть дослушай сначала! И вот, я лежу без сна и все чаще думаю: а что, если грусть – это не так уж плохо? Вдруг мы все ошибаемся, вдруг это нормально: чувствовать усталость, раздражение и гнев, а еще – печаль от того, что уже никогда не будешь таким юным и беззаботным, как пару лет назад. Так что я решил грустить чаще. Вдруг это поможет мне понять, кто я на самом деле такой?

Ну все. Он действительно болен.

– Тебе о-о-очень нужна помощь, – протянула Гвен. – Давай я сделаю так, чтоб ты забыл про всю эту ерунду, а?

– Не вздумай! Я хочу придумать печальную песню, – шепотом перебил Бард, не отрывая глаз от огня. – И у меня есть пара идей.

– Такое никто слушать не будет.

– А вдруг будут? Вот смотри, это о тебе. – И он мягко, приятно запел: – Девочка с лукавыми глазами, перегнувшись через подоконник, о причинах грусти вопрошает, но повесил голову садовник.

– Ты не садовник, – серьезно ответила Гвен. – А глаза у меня нормальные. Не… какие там?

– «Лукавые» – это как чуточку хитрые. А садовник – просто для рифмы. И не отнекивайся, я знаю: ты жаждешь, чтоб я тебе разрешил меня вылечить, вы с матерью так и рыскаете в поисках, кого бы осчастливить. Но мне это сейчас не нужно.

Как будто осчастливить – это плохо! Гвен почувствовала что-то мрачное и неодобрительное и, сама этого испугавшись, выдавила:

– Ладно, как хочешь. Я пошла.

Она уже спрыгнула с подоконника, но Бард вдруг возник в проеме окна и втащил ее обратно.

– Прости, – виновато сказал он, и вот теперь это был старый добрый Бард, автор любимых всеми песен про зайчика и «По весне цветет рябина». – Я тебя расстроил, да?

Гвен с облегчением кивнула. Бард, кажется, не настолько болен, чтобы забыть: расстроить ребенка – очень вредно для анимы, так поступать нельзя никогда.

– Это я от недосыпа такой мрачный. Нам очень повезло, что вы есть. – Бард поставил ее на пол и смущенно почесал затылок. – Просто я немного скучаю, ну, по временам до вас, когда все не были так одержимы тем, чтобы копить аниму и быть счастливыми каждую секунду. – Он опустился на колено, виновато глядя на Гвен. – Мы были обычной деревней. Не идеальной.

– Нашел, по чему скучать, – буркнула Гвен и сама обмерла от собственной наглости, но Бард только улыбнулся.

– Будет плохо, если еще и ты загрустишь, – мягко проговорил он и покладисто прибавил: – У тебя задание кому-нибудь помочь, да? Помоги мне, умоляю, приладить полку поровнее, совсем она покосилась. Я буду тебе очень благодарен.

И он указал на дальнюю полку, которая и правда опасно накренилась под тяжестью глиняных горшков. Гвен просияла.

– Я еще и пыль с нее уберу, вы там, кажется, вообще не убираетесь, – торжественно сказала она и, не сходя с места, одним движением собрала всю пыль в клубок, поймала его и выкинула в окно.

С полкой оказалось немного сложнее: Гвен вгляделась в ее сущность и поняла, что держится она на деревянном штырьке, вогнанном в древесину. Под тяжестью поклажи штырек пропахал среди мягких древесных волокон канавку, идущую сверху вниз, так что Гвен, шипя и краснея от натуги, сначала подняла угол полки, а затем перераспределила и растянула волокна древесины, чтобы они заполнили канавку. Подходить к полке ей не понадобилось – золотая магия большей частью происходит в воображении, достаточно направить на нужный предмет взгляд, руки и движение своего сердца.

– Благодарю тебя, – искренне сказал Бард, когда полка, звякнув горшками, встала на место.

И Гвен сразу это почувствовала: глоток чужой анимы, несколько золотых крупиц, чуть прохладных от грусти, слабых и блеклых, но настоящих. Они перетекли к ней и вошли в ее сердце. Гвен рассмеялась и обняла Барда, изо всех сил пожелав кое-чего еще: чтобы близнецы хорошо спали и не заставляли отца ночами думать о печальных вещах.

– Пока. Не грусти! – назидательно сказала Гвен, не отрывая взгляда от стены, за которой, в соседней комнате, обитали близнецы.

И, весело перемахнув через подоконник, приземлилась в снег и довольно зашагала прочь. Смогла найти двоих – значит, третьего уж точно найдет!

Но это вдруг оказалось не так уж просто: анима молчала и, как Гвен ни воображала деревню в виде огромного кома счастья и золотого сияния, как ни искала в этом сиянии темные пятна, все казалось идеальным. Да тут еще Ульвин заворочался и высунул голову из-за ее воротника. Глаза у него были осоловевшие: желудь и правда оказался слишком велик для его хлипкого тельца. Гвен с нежностью погладила его пальцем по голове. Как же все-таки трудно делать добро так, чтобы никому не навредить и чтобы все были довольны!

– Еще не все? – сонно спросил он. – Я уже тебе очень хорошо помог, я тебя грел, а теперь устал и домой хочу. День такой длинный, а я простой зверек. Ну, не совсем простой, но все же…

Гвен охнула, взяла Ульвина под мышки, рывком вытащила из-за пазухи и уставилась на него.

– Ты гений, – прошептала она.

– Я? – усомнился Ульвин. – Кажется, нет.

Но Гвен уже сосредоточилась на другом. Мама сказала «помочь троим жителям деревни», но не сказала «людям», а значит… вдруг можно найти в деревне несчастливое животное? Бедный объевшийся Ульвин не считался, он из леса, и Гвен, зажмурившись, изо всех сил всмотрелась в живых существ деревни. Она их всех знала, искать их сознание было странно, но ее так гнало желание поскорее попасть домой, что она легко нашла собак молочника (полностью счастливы и ужинают), всех деревенских котов (приглушенное тихое довольство), кур (они не особо-то умные птицы, поэтому все их счастье заключалось в сытости, а кормили их отлично), коров и…

Стоп. Коровы. Гвен вгляделась сильнее – скопление теплых живых душ, мычащих и непритязательных. Они любят свежую траву, но согласны и на сено, раз уж за окнами зима. Спят стоя, любят тепло и ощущение соломы под копытами и… Гвен победно вскрикнула от радости.

Одна из коров казалась темнее, чем другие, у нее было какое-то мрачное настроение, кажется, что-то болело, а говорить-то они не умеют. Гвен бросилась к дому молочника, но тут Ульвин заныл.

– Идем домой, ну пошли, а? Эй! Мне уже надоело бродить!

Гвен вздохнула. Она уже столько анимы потратила на задание, что у нее ноги подрагивали, а перемещение объектов, и особенно живых, дело затратное, надо бы сказать Ульвину, чтобы шел своими ногами, и все же… Гвен представила, как он нетвердо побредет к себе в лес по сугробам, пропахивая круглым животом снег, потому что на ветках в таком состоянии не удержится, и решила, что ради него анимы не жалко, тем более бедняга уже снова начал засыпать.

– Ты дома, – прошептала она и, взяв Ульвина обеими руками, вытянула их перед собой. – Сейчас твоя мама тебя обнимет, и будешь спать до завтра.

– А как же приключения? – пробормотал он, не открывая глаз. – Я хочу!