Ночь на площади искусств - Виктор Шепило Страница 59

Матвей удалился в переплетную, а общий интерес обратился к компьютеру «Кондзё». На мониторе светилось: Фридерик Франтишек Шопен «Траурный марш» Си бемоль минор из Сонаты N2, опус 35. Феликс Мендельсон Бартольди «Свадебный марш» До мажор из музыки к комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь», опус 61.

— Остался еще один деликатный вопрос. Скорее всего, майор, это по вашей части, — кивнула в сторону «Кондзё» Клара.

Ризенкампф окинул машину взглядом опытного взломщика и с удивлением заметил: компьютер на пломбах, но, скорее всего, без сигнализации, — если только японцы не придумали очередной хитрой ловушки. В таком случае к хитрой машине даже страшно прикасаться, не только вскрывать! Тем не менее майор достал из кармана складной нож со множеством приспособлений и снял пломбы, а затем заднюю крышку-панель. Майор подумал, вылущил из складного прибора ножнички и собрался перекусить ими какой-то контакт. Потом, видимо, передумав, зашел в туалетную комнату и вернулся с бритвочкой «Жиллетт», разломил ее пополам и вставил эту пластиночку между панельками — по монитору пошли полосы, и вскоре на нем появилась невероятная абракадабра: «Карл Мария Вебер 246 для челесты, ударных и виолончели, ор. 040. Вебер Жорж Амадей „Хор и токката“ из балета „Искатели жемчуга“ ор. 00–00:/.!»

Сущий бред! В музыке никогда ничего подобного не существовало! Теперь это был не всемирный банк музыкальной памяти, как рекомендовал Кураноскэ, а компьютер-инвалид с перекрученным электронным мозгом. Майор вынул бритвочку.

— Вот и все. Теперь он не переменит своих решений. Это человека может заесть совесть, и он покается и расколется. Кроме того, на человека многое влияет: непогода, дурное настроение, измена жены. А компьютер есть компьютер. Счетчик.

— Ну вот, — улыбнулась Клара, — Осталось лишь договориться о полном молчании и… убрать со стола.

— Надо бы на прощание что-то сказать друг другу… — нерешительно предложил Свадебный.

Ткаллер разлил по рюмкам джин. Все ожидали, что же скажет он — директор зала.

— Всю жизнь передо мной стоял вопрос вопросов: что такое жизнь? Зачем она? И понял: суть ее не могут выразить философские трактаты или многотомные романы. Совсем другое — музыка. Она не должна быть десертом после обеда! Не должна и не может! Не прибегая к словам, она вызывает множество ассоциаций. И в этом смысле Шопен и Мендельсон — боги, поведавшие нам все о жизни и смерти.

Все выпили. В это время на площади взошло солнце. Площадь затихла, любуясь тем, как огненное светило вкатывается в город. Ризенкампф попытался налить себе еще джина, но неосторожно зацепил и опрокинул бутылку. Джин разлился по всему столу.

— Майор, — захлопотала Клара, — Надо чем-то вытереть…

Ризенкампф достал зажигалку — вспыхнуло голубое пламя, которое быстро расползлось вместе с джином по столу.

— Майор! Что вы делаете! — побледнел Ткаллер, — Пожары преследуют это место!

— Не волнуйтесь, — продолжал майор, — Огонь — это очищение. Это обязательный ритуал в конце карнавала, ибо все лучшее возрождается на пепелище великого хаоса. Вдобавок вся наша правда, которую мы тут придумали, пахнет джином. Итак, да здравствует огонь!

Со всеми вместе Ткаллер стоял возле стола, наблюдая, как меркнет голубой огонь.

— А теперь пора расходиться… — подытожил майор. Вместе с Кларой они покинули кабинет, чтобы через подвал уйти из зала.

С иронией взглянув на Марши, Ткаллер улыбнулся:

— Господа! Мы теперь совершенно одни. Может, хоть теперь вы мне скажете, кто же вы? Обещаю все хранить в тайне.

Марши растерялись. У Свадебного задрожала бровь:

— Как? — спросил он, — Вам все объяснять сначала?