Спутники Волкодава - Павел Молитвин Страница 59

Вода в отделанном розовым мрамором бассейне была насыщенного зеленого цвета и благоухала на этот раз не розами, а левкоями — Менучер собирался доработать стих, посвященный отъезду Азерги, и не хотел чересчур расслабляться. Лежа на мелководье, он некоторое время лениво наблюдал за обнаженными рабынями, исполнявшими медленный танец под звуки, извлекаемые слепым музыкантом из многострунного лиоло, потом вяло махнул рукой, и девушки одна за другой стали покидать купальню. Иногда, чтобы позабавиться, шад устраивал в просторном купальном зале кровавые схватки между осужденными на казнь преступниками; порой он, по обычаю аррантов, приглашал для участия в совместном омовении придворную молодежь обоих полов; а случалось, палачи допрашивали тут особо упорные жертвы. Ныне, однако, Мунучер был так переполнен радостью по поводу состоявшегося наконец-то отъезда из дворца нардарского кониса, развратной сестрицы и возглавляемого Азерги посольства в Велимор, что ни в каких дополнительных развлечениях не нуждался.

Плещась в теплой воде, шад для начала насладился размышлениями о том, сколь много неприятных переживаний доставит Дильбэр своему мужикоподобному супругу и к чему безобразные выходки ее в конце концов приведут. Нардар не Мельсина — народ там, если верить слухам, суровый, и порочащих кониса похождений его распутной женушки долго терпеть не будет. Сестра шада — это одно, а супруга кониса — совсем другое, и очень-очень скоро Дильбэр в этом убедится, но исправить уже ничего не сможет. Менучеру пришло в голову, что, если Марий под горячую руку прикончит свою женушку, между Нардаром и Саккаремом могут возникнуть осложнения, но тут же прогнал эту мысль. Во-первых, за убийство этой распутной дряни он готов принять самую незначительную виру, а во-вторых, когда Саккарем под его мудрым руководством обзаведется настоящим войском, убиение любимой сестры шада варваром-нардарцем может послужить превосходным поводом для захвата земель нынешнего родича и союзника. Представив себе скованного по рукам и ногам Мария в этой самой купальне в окружении палачей, Менучер радостно засмеялся и от избытка чувств нырнул.

Отфыркиваясь, шад снова выбрался на чуть прикрытые водой, подогреваемые специальной системой расположенных под полом дымоходов плиты и решил, что неудобства, доставленные ему нардарцами, со временем окупятся с лихвой. А уж он постарается не забыть их дерзких выходок, сравнимых разве что со ставшим в последнее время совершенно невыносимым поведением Азерги. Впрочем, возомнившего о себе невесть что советника он больше не увидит. Ему давно уже надоело терпеть то, как придворные угодничают и лебезят перед магом, норовя приходить со своими жалобами и прошениями именно к нему, а не к своему законному повелителю. Некогда Менучеру, пожалуй, даже нравилось, что Азерги освобождал его от множества связанных с делами правления забот, но когда чернь начинает во всеуслышание поговаривать, что шад всего лишь тень своего советника, это уже никуда не годится. Ну да скоро этому придет конец. Добавленная в любимое магом нардарское вино крупица яда избавит его от мелочных и обременительных забот вконец зарвавшегося советника, а Шеймал достаточно опытен, чтобы возглавить посольство в Велимор после скоропостижной кончины мага.

Кроме того, на случай, если Азерги в обусловленный срок не пригубит вина из заветного старинного кувшинчика, одного из дюжины, хранящихся в его походном поставце, о заделавшемся вдруг трезвенником маге позаботится прекрасно владеющий копьем, мечом и луком воин, по счастливой случайности оказавшийся в сопровождающем посольство отряде. И уж он-то вне всякого сомнения избавит дражайшего советника шада от тягот земной жизни. Магическое искусство может подсказать Азерги не прикасаться к вину, может — среди неоднократно демонстрировавшихся советником фокусов был и такой — помочь обезвредить содержащийся в вине яд, если своевременно распознает его… Но против хладной стали бессилен даже самый искушенный маг. О да, чиркнувший по горлу клинок — средство, быть может, еще более надежное, чем столь восхваляемое старым шарлатаном с улицы Гадючьей кожи снадобье, которое, надо отдать ему должное, до сих пор действовало безотказно…

На лице шада появилась мечтательная улыбка, и он даже зажмурился от удовольствия. Никто больше не осмелится разговаривать с ним так нагло, никто не будет нашептывать, как надобно и как не надобно поступать. У саккаремского народа может быть лишь один правитель. Причем правитель безупречный и безгрешный. Будучи излишне доверчивым, он мог поддаться ворожбе злокозненного мага и принять кое какие неверные указы, но когда чары пали, он сам же эти указы и отменил… Или нет… Лучше так: мерзкий советник за спиной благородного и благочестивого и опять же чересчур доверчивого шада сумел издать от шадского имени два-три недостойных указа. Он посмел ввести великодушного повелителя в заблуждение своими магическими штучками, но Братья-Близнецы покарали подлого обманщика. Да-да, своей безвременной кончиной недостойный слуга, прикинувшийся умудренным мудростью мудрых советником и ставший почти что другом шада, окажет ему последнюю услугу… Другом шада?.. Драгоценным другом…

— Отлично! Этого-то слова мне и недоставало! — пробормотал Менучер, прислушиваясь к зароившимся в мозгу строфам. Он еще вчера приступил к работе над стихотворением, посвященным отъезду Азерги, причем, находясь под впечатлением поэтических изысков Видохи Бортника, даже нашел нужный интонационный, совершенно неожиданный для себя ключ, и ему не хватало лишь нескольких слов, одним из которых, безусловно, было непривычное для уст шада словосочетание «душевный друг»…

Беззвучно шевеля губами, Менучер начал легонько похлопывать ладонями по источавшей аромат левкоев воде, дрыгать ногой, чесаться. Он ворочался с боку на бок, ерошил мокрые, облепившие голову волосы, дергал себя за усы и наконец, удовлетворенно вздохнув, произнес:

— Кажется, что-то получилось, — и, помолчав, собираясь с мыслями, продекламировал:

В дальний путь отправился мой душевный друг.

В лунном свете мертвенном тонет все вокруг.

Одинокий всадник скачет средь полей,

Одиноко девице в горнице своей,

Одиноко чайка реет над водой —

В дальний путь уехал друг душевный мой…

Над пустыней мира — купол-небосвод,

В крышку склепа врезан звездный небосвод.

Голос птицы сорван, не поет — кричит.

По щеке слезинка за слезой бежит.

Плеск волны унылый, парус вдалеке,

Все напоминает о моей тоске.

Хоть бы ветер дунул, хоть бы грянул гром,

Поразил печаль мою молнии ножом.

Но безмолвно небо и горчит вино,

У кувшина верного обнажилось дно.

Сердца одиночество — самый злой недуг…