Красный вереск - Олег Верещагин Страница 59

Но в этой жизни каждый день и час

Становятся убийцами мальчишки.

Пускай победа оправдает нас —

Но это слишком, мужики.

Но это — слишком…

— Так что?! — почти враждебно спросил Гоймир.

— Ничего, — ответил Йерикка. — Это Звенислав Гордятич.

"Его любимый писатель", — отметил Олег. Машинально.

За фоном звучавшего в мозгу немого крика.

* * *

Морозко похоронили, как хоронили всех погибших — в могиле над водами Текучего, над водопадом. Шел дождь, и не верилось, что два дня назад тут было веселье, и читали письма от девчонок… Терн и Гостислав ушли, ничего не дожидаясь — и, если добрые пожелания способны охранять и защищать, то их в пути не возьмут даже авиабомбы…

В эту ночь Олег не мог уснуть. Он пытался. Странно это — пытаться уснуть. Все равно, что пытаться дышать. Раньше он просто ложился и сам не понимал, как наступает сон. И задумывался о том, что такое сон, не больше, чем что такое дыхание.

А вот теперь он не мог уснуть. Он ХОТЕЛ уснуть, он ЗАСТАВЛЯЛ себя спать — и не мог.

То, что произошло, не укладывалось ни в рамки гуманизма, ни в рамки жестокости. Хотелось закутать голову плащом, заползти в угол и больше никогда не двигаться. Иначе завтра снова надо будет куда-то идти, что-то делать и вообще жить. Олег поймал себя на дикой мысли, что завидует Морозко. Его больше нет, и нет для него ни страшных мыслей, ни непроглядной беспросветности…

Подошел Йерикка и сал рядом:

— Не спишь?

— Да и ты, я вижу, тоже, — Олег, лежавший на животе, повернулся на спину. — Думаешь?

— Угу. А ты?

— А я пытаюсь не думать. Плохо получается… — Олег тоже сел. — Жаль, что этот анОльвитц мертв.

Очевидно, сказанное удивило даже Йерикку, потому что он спросил, покосившись на Олега:

— Это почему еще?

— Я бы убил его, будь он жив… Йерикка, что будет дальше?

— Ничего хорошего. Кончились наши каникулы.

Йерикка умолк и молчал долго. Очень долго. Наверное, часа два молчал, сидя рядом с молчащим Олегом. Ночь кончалась, и озеро было подернуто рябью от ударов бесчисленных капель.

Поднялся Гоймир. Подошел к выходу, долго смотрел вокруг, потом подставил ладони под струйку воды, стекавшую с карниза над входом в грот, умылся. И, повернувшись, резко скомандовал:

— Подъем!

Олег почти обрадовался команде. Показалось ему, или правда, но, кажется, многие тоже не спали.

— Кончилась ночь, — сказал Олег, вскидывая на плечо автомат.

— Кончилась? — непонятно спросил Йерикка…

…Через какое-то время две цепочки горцев уже уходили прочь от берега озера — по тропинкам, не оглядываясь.

…Богдан вышагивал за Олегом. Он был непривычно угрюм и задумчив, и в конце концов Олег, не выдержав, обратился к нему, стараясь говорить бодро:

— Чего такой мрачный?

Богдан ответил не сразу и не очень охотно:

— Да рассказал мне все Гостислав-то, друзья ведь мы с ним…

— Испугался? — понимающе, без насмешки, спросил Олег. Богдан возмущенно дернул плечами:

— А вот сейчас! Одно тошно… То ж такие трусы! Как резали мы их в бараке, охрану-то, двое не то трое проснулись — да никто и рта не раскрыл, своих упредить. Лежали молчком, не то думали, что, коли молчат, так мы их не тронем, тряслись трясучкой… А случись их сила — тут они одно зверье делаются…

Богдан еще что-то хотел сказать, но только махнул рукой, и Олег хлопнул его по плечу.

Чета тут же остановилась, словно это был сигнал. На самом-то деле Гоймир как раз вскинул руку, и все сразу присели, разворачиваясь стволами в стороны.

Никого не было. Лишь откуда-то спереди взлетели, тяжело взмахивая крыльями, несколько воронов. Один сел на верхушку сосны, скосил на людей блестящий черный глаз и, подняв перья на шее и голове, хрипло каркнул:

— Кр-рок… рэк…

— Что там? — Олег подбежал на секунду раньше Йерикки. И ответа в сущности уже не ждал. В сыром воздухе густо пахло уже остывшей кровью, кислятиной выстрелов — тем, что указывает на окончившийся ожесточенный бой.

Гоймир и не ответил. Он напряженно всматривался сквозь ветви в широкую прогалину, похожую на коридор, где вместо стен — подлесок.

— Йерикка, — хриплым, своим голосом попросил он, — да скажи мне, что то все скаж уводневый…

— Это на самом деле, — Йерикка встал с колена. — Пошли, надо убрать… это.

* * *

Бывает так, что судьба начинает наносить человеку удар за ударом, без передышки, без пощады. И, если он падает, судьба затаптывает его в грязь.

ГОВОРИТЬ, что человек должен держаться любой ценой — легко.

А вот не упасть — трудно…

…Такого никто из ребят еще не видел.

Очевидно, чету поймали в ловушку. То ли зная заранее, где она пойдет, то ли на какую-то приманку. Во всяком случае, огневой мешок был подготовлен загодя, прогалина пристреляна, а кусты переплетены колючей проволокой, укрытой листвой. Проклятья, рыданья, крики повисли над страшным местом — мальчишки узнавали ребят из племени Снежных Ястребов, своих побратимов, родных по крови, друзей, которых помнили, сколько себя. Казалось, что легче было бы самому лежать в сырой траве, чем стоять над трупами и смотреть на них — еще недавно живых, веселых, о чем-то мечтавших… И непереносимой была мысль, что, пока они отдыхали у озера, на этой прогалине погибали их соратники, Казалось, можно услышать стоны, бессвязные команды, призывы о помощи — все, что сопровождает такую засаду…

Прогалина была истоптана, залита кровью и усыпана гильзами. Горцы, конечно, отстреливались, но чужую кровь нашим только в одном месте. В засаде сидело человек пятнадцать, и подставились они отлично. По следам было ясно, что чета Квитко — а это была именно чета Квитко — отстреливаясь и унося двух или трех раненых, ушла по прогалине, бросив трупы, и противник их преследовал. Рыси достаточно хорошо представляли себе, как это было: группа бойцов, тащащая товарищей, лупит во все стороны очередями с искаженными тоской и яростью лицами, а почти невидимый враг, следуя за ними через кусты,

жалит, жалит, жалит, и еще кто-то падает, и кто-то истошно кричит, раненый… Сколько раз они сами вот так преследовали врага, играя с ним, добивая последних за сажень, за шаг от спасения…

Нашли шестерых убитых, всех — опознали. Богдан, братан Кетика, Домко и Добрила лежали прямо на прогалине — их, очевидно, срезало тут же, Добрила еще улыбался. Одрин висел на проволоке, запутавшись в ней — наверное, метнулся в сторону и врезался в заграждение. Внутренности из распоротого живота свисали с колючек черной от загустевшей крови студенистой массой, из спины торчал перебитый позвоночник и выпирали выбитые ребра, вокруг пролома в затылке вязко подрагивало желе мозга. Судя по всему, в него ещё стреляли уже после того, как он умер.