«Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи - Сергей Бузинин Страница 59

Барышня с нежданной энергией взяла меня в оборот – втащила на второй этаж, втолкнула в комнату, и… И пока она бегала за традиционными «выпить-закусить», я – тоже как-то вдруг – понял, что все будет иначе. Почему? Ну, в этом я и сам себе толком отчета не давал. Наверное, у меня приключился день непредсказуемых поступков, которые немножко сродни подростковому стремлению сделать наперекор. М-да, странное оно, мое взросление в этом мире!

И я огорошил барышню тем, что, приняв позу влюбленного пажа, выдал ей по-французски совершеннейшую банальность, а потом, не давая опомниться ни ей, ни себе, начал декламировать Шекспира, сонет, не помню, не то сто двадцатый, не то сто тридцатый:

My mistress’ eyes are nothing like the sun;

Coral is far more red than her lips’ red;

If snow be white, why then her breasts are dun;

If hairs be wires, black wires grow on her head.

I have seen roses damask’d, red and white,

But no such roses see I in her cheeks;

And in some perfumes is there more delight

Than in the breath that from my mistress reeks.

Помнится, в прошлой моей жизни институтская «англичанка» Римма Владиленовна буквально пытала нас Шекспиром и Бернсом, заставляя зубрить бессчетное количество текстов. То, что мы понимали лишь отдельные слова, неистовую Римму ничуть не заботило. Она любила само звучание, погружаясь в него с головой, а мы… мы просто тонули. Но Лопатин-то английским овладевал не в провинциальном вузе начала XXI столетия, и, объединив усилия, мы цитировали бессмертные строки на языке оригинала так, что старине Вильяму за нас стыдно не было бы. Однако же после второй строфы я не удержался – и продолжал на языке родных осин:

Ты не найдешь в ней совершенных линий,

Особенного света на челе.

Не знаю я, как шествуют богини,

Но милая ступает по земле.

И все ж она уступит тем едва ли,

Кого в сравненьях пышных оболгали.

Дамочка моя совсем разомлела, глазки горят, щечки пылают. А я, не собираясь останавливаться на достигнутом, плеснул ей и себе в бокалы (во сервис! барышня, хоть и слушала во все уши, успела бутылочку откупорить) и принялся за Бернса:

Comin thro’ the rye, poor body,

Comin thro’ the rye,

She draigl’t a’ her petticoatie

Comin thro’ the rye…

И, дабы не изменять только что возникшей традиции, закончил по-русски:

И какая нам забота,

Если у межи

Целовался с кем-то кто-то

Вечером во ржи!..

И благодаря сидящим во мне знаниям Лопатина, а может, еще и двум бокалам красного, с каким-то испугавшим меня самого восторгом подумал: а ведь крут, реально крут был Самуил Яковлевич, и Шекспира, и Бернса так переложил, что ничуть не хуже оригинала вышло!

Эта мысль, к счастью, сгинула под натиском другой: вспомнилось мне, что я где-то слышал песню на эти стихи. Мелодия смутно припоминалась. Да ладно, и совру – никто не заметит! И я запел. По-русски, все ж таки мне так удобнее оказалось. Была б гитара – еще душевнее получилось бы. Но хоть и без музыки, и по-русски, барышня моя, гляжу, слезу пустила.

Ну, тут я и вовсе разошелся… то есть не сразу, а после еще парочки бокалов. Нет, пьяным я не был, у меня было опьянение иного рода, когда я взахлеб читал родного нашего Заболоцкого:

…Я склонюсь над твоими коленями,

Обниму их с неистовой силою,

И слезами и стихотвореньями

Обожгу тебя, горькую, милую…

Барышня в исступлении прижимала руки к пухлой груди и вздыхала так чувственно, что, услышь ее товарищ Заболоцкий, наверняка был бы так счастлив, как только может быть счастлив творец.

А я уже выводил, слегка стыдясь, что все ж таки чуть-чуть фальшивлю:

Ах, какая женщина, какая женщина,

Мне б такую!..

И когда через пару часов я спустился со своих персональных небес на землю и Колька начал допытываться «ну и как?» (тоже мне, гурман – любитель клубнички!), я, уже не находя слов, просто показал ему большой палец – дескать, зашибись как круто. Самое смешное, что я ну ни капельки не врал.