Сокол на запястье - Ольга Игоревна Елисеева Страница 59

— Ты глуп, — жужжала пчела у его уха, — но я все равно скажу то, что должна сказать, — шуршал песок на дороге. — Мы с тобой в ссоре, а жизнь течет к назначенным событиям, — звенела трава. — Рано или поздно ты вступишь с Зевсом в схватку. Знай, что серп сможет взять только сумасшедший царь-пастух, который зарежет им самого себя. Он вспыльчивый, правда? Мой маленький Загрей?

Больше Аполлон ничего не услышал. Он с досадой натянул повод, и ослик встал, как вкопанный, не понимая, чего хочет хозяин.

Великая Мать опять впутывала его в свои дела! А от них нельзя ждать ничего хорошего! И откуда такая медлительность? Стрелял бы сразу! Лучник ругал себя последними словами.

Он и Зевс — какая может быть схватка? Загрей властолюбец и грубиян, а Феб только и мечтает, как оказаться дома на севере среди любезных его сердцу гиперборейцев, петь и плясать с ними. Но только ли это?

Чтобы успокоиться, солнечный бог вытащил из-за пазухи флейту и приложил к губам. Но Марсий, вечный спорщик и недоброжелатель, казалось, выискивал в душе у Аполлона самые темные закоулки и на все лады распевал про них. Он свистел о пышных процессиях жрецов-лучников под стенами храмов и городов, названных в его честь, о девушках, которые откажутся от семейного очага, ради того, чтоб стать прорицательницами в его святилищах. Он выставлял Феба кичливым вершителем судеб, падким на лесть и жертвы. Он показывал ему место на Олимпе в залитой вечерним светом комнате, где возле окна тихо пряла божественная Геро. И теперь не она им, а он мог помыкать ею.

— Слушай, — сказал Феб, убирая от губ флейту, — у тебя нет причин меня любить, но зачем внушать мне, что я хуже, чем есть на самом деле? Я немного убийца, немного артист…

— Прекрасное сочетание для того, кто хочет править миром! — расхохотался Марсий. — Ну же, ты видел, куда упал серп. Пока от тебя требуется только запомнить.

— Но у меня нет причин ненавидеть Зевса. — возразил лучник.

— Будут. — заверил его рапсод. — Предоставь все Великой Матери.

* * *

Тем временем Трехликая, рассерженная попыткой солнечного лучника выстрелить в нее, полетела к городку Флегий, где в небольшой пещере у реки жил маленький сын Аполлона Асклепий со своей матерью, нимфой черного тополя, Коронидой.

Малыш рос на редкость толковым. Он мог исцелять людей от любой хвори и даже заставлял двигаться глиняные фигурки, которые лепил сам. Как видно, после долгого воздержания Феб славно развлекся с нимфой и передал их отпрыску через чур много божественной силы.

Когда Триединая подлетела к реке, Асклепий возился с глиной, весь перепачканный с головы до ног, а Коронида стирала, войдя в воду по колено. Великая Мать имеет власть над всеми нимфами, она лишь слегка коснулась лица Корониды краем своего плаща и полностью завладела душой бедной дриады.

Несчастная выпустила из рук белье, встала, подошла к Асклепию и, зажав ему рот, погрузила в реку. Она держала его там до тех пор, пока из воды перестали выходить пузыри, а потом отпустила. Тело мальчика не пошло на дно. Река подхватила его сразу и понесла по волнам, словно ждала этого подарка.

С минуту Коронида стояла неподвижно, глядя перед собой, а, когда пришла в себя, с диким криком бросилась вдогонку. Но было уже поздно, тело Асклепия скрылось за поворотом.

Исполнив задуманное, Триединая посетила Гефеста в его кузнице на Лемносе и за разговором стянула из большой корзины еще теплую молнию, которую кузнец только что сковал для Громовержца.

Когда Феб с севера добрался до городка Флегий, чтоб навестить своих, он увидел только растоптанных глиняных человечков на берегу да покачивавшуюся на ветру веревку с засохшей веткой черного тополя. Когда нимфы убивают себя, от них остается лишь дерево, душей которого они были.

Триединая позаботилась, чтоб ствол тополя был разбит молнией, а глиняные фигурки Асклепия обуглены. К тому же весь песок у пещеры был истоптан «бычьими следами». Последнее оказалось нетрудно. Приняв облик Небесной Коровы мать богов долго скакала по берегу, точно ужаленная осой.

Потрясенный увиденным, Феб без труда восстановил в голове цепь страшных событий. Зевсу приглянулась Коронида, он явился к ней в образе быка. Когда же нимфа отвергла его ухаживания, разгневанный Громовержец убил и ее и маленького сына Аполлона. Подумаешь, какой-то лучник!

Пылая гневом, гипербореец полетел к горе, на ходу вытянув из колчана золотую стрелу.

Между тем Триединая явилась у подножия Олимпа, приняв скромный облик Геро, и припала к ногам своего великого супруга, прося управы на Аполлона, лишившего ее святилища на северных берегах Эвскина. По приказу матери в тот же день подали жалобы на гиперборейца Арес и Гефест. Первый клял лучника за то, что тот присвоил себе дев-амазонок, прежде поклонявшихся копейщику из Фригии. Второй уверял, будто Аполлон украл у него молнию, которая предназначалась самому Зевсу.

— Ты установил равновесие между богами, — подвела итог Геро, — и каждый из нас владеет тем, что ты ему выделил. Никто не оспаривает твоих решений. Лишь Аполлон, негодяй из негодяев, покушается на достояние других. Разве дело в молнии? Он научил своего мальчишку оживлять мертвых. Но не твое ли право решать, кому жить, а кому отправляться в Аид?

Памятуя о страшном сне, где золотой лучник шел на него с серпом, Зевс был более чем расположен выслушивать подобные обвинения. А когда Феб появился у вершины Олимпа, первым обрушил на него свой гнев.

— Убил сына?! — кричал Загрей, топая ногами. — Что ты несешь, бродяга?! Да ты сам его убил, чтоб положить конец распространению глиняных уродцев по земле!

— Ступить нельзя, везде они кишат! — пискнул Арес, в присутствии Зевса всегда терявший голос.

— Украл молнию! Задушил нимфу! Утопил щенка! А теперь валишь все на меня! — с этими словами «отец богов» выхватил золотую стрелу, которую Феб уже наложил на лук, и на глазах у изумленных зрителей завязал ее узлом. — Ты дорого заплатишь за представление, которое здесь устроил! — гремел он. — Я своей волей возвращаю земли вокруг Эвксина Великой Матери, амазонок Аресу, а ты отправляйся в Фессалию к царю Адмету, пасти его коров. Сроком на Великий год!

«Снова здорово! — со злостью подумал Аполлон. — Ну ничего, оттуда я вернусь еще быстрее, чем с севера. И тебе, кровосмеситель, не миновать серпа!»