По ту сторону жизни - Екатерина Лесина Страница 58

В храме светло. Свет проникает сквозь гардины, но я все равно подхожу, чтобы отодвинуть их, благо, палка с крюком никуда не подевалась. Зажигаю свечи и ароматические палочки, которые установлены на яшмовых лыжах. Свет проникает сверху. И пыль запуталась в сетях его. Я взмахиваю руками, кружусь… такое хорошо забытое ощущение счастья. Я… я ведь очень давно здесь не бывала.

— Прости.

И меня прощают, хотя и богини не любят одиночества.

— Я… действительно не хотела, — я опускаюсь на пол, и юбки ложатся солнцем. Свет заставляет жмурится… Надо бы полы помыть. И пыль убрать. И… потом, это все мелочи. На самом деле важно другое. И я, приложив палец к губам, достаю нож. Здесь он оживает еще больше. Я чувствую и дрожь его, и жажду… как давно он не пробовал крови. Давно.

— Бабушка взяла его здесь, верно? — я подношу нож к постаменту.

Эта статуя невелика. Поставленная на мраморный куб — этот мрамор, в отличие от храмовых плит обтесан грубо, кое-как — богиня смотрит на меня чуть свысока.

Ей простительно. Золотое лицо. Глаза прикрыты. Полные губы растянуты в некоем подобии улыбки. Палец верхней левой руки прижимается к ним, словно предупреждая, что слова стоит беречь. Ее уши слишком велики для маленькой такой головы, а в растянутых мочках болтаются черные серьги. Ее грудь, напротив, мала, и с первого взгляда фигура выглядит мужской. Диспропорциональной. Слишком широкие плечи. И талия. И… Это лишь кажется. На шее ее висит ожерелье из крохотных черепов. Их вырезал мой предок… не помню уже, какой именно.

— Здесь. — Я положила клинок к подножью куба, и ресницы богини чуть дрогнули. — Ты знаешь, что происходит?

Молчание. Нет, я не ждала, что статуя заговорит. Но… раньше я приходила сюда подумать. Мысли становились легкими, а в голове наступала удивительнейшая ясность. Сейчас… Я слышала треск сверчка, непостижимым образом проникшего внутрь. И сиплое дыхание инквизиторов.

— Проклятье… — голос Вильгельма донесся из за двери. — Чтоб я когда-нибудь снова… эту лестницу… строили… чтобы поиздеваться, не иначе…

— Меньше болтай.

— Не могу… это… способ… скинуть… напряжение… мозгоправ сказал. Ни хрена он не понимает… ни хрена не видел… сидит… в своем… кабинете… и придумывает… напряжение… я не пью… Ты пьешь?

— Уже нет.

— Правильно… Юстаса помнишь? Спился… сорвался… теперь в лечебнице… а я только… на… консультации хожу…

Громкие какие. И сопят.

— Я… не понимаю. — Я села перед статуей, как делала когда-то в детстве. Тогда я могла разглядывать ее часами, и кто бы сказал, что это занятие скучно, я бы… Я приносила ей букеты полевых цветов. И однажды даже бабушкины розы, которые выломала сама. Помнится, исцарапала все руки, но… с кровью даже лучше, не так ли? Я просила ее вернуть родителей. А богиня смотрела. Смотрела и улыбалась… и кажется, именно тогда я перестала приходить.

Нет, я заглядывала на праздники. И приносила в дар кровь и благовония, красную охру и медовые шарики, которые сжигали в потемневшей от времени чаше. Я резала пальцы ножом и поила богиню своей кровью, ибо… так было нужно.

— Но ты сдохнешь… а я… буду… жить…

Смех богини раздается в ушах, и кажется, кто-то стонет. А потом в дверь вваливается Вильгельм. Он идет на четвереньках, оставляя за собой цепочку красных пятен. Впрочем, кровь довольно быстро впитывается в плиты.

— Будем… считать… платой… за разрешение… — Вильгельм держится за стену и встает. Его шатает, и я почти чувствую, что держится он исключительно благодаря упрямству. Кхари же… к ней редко заглядывают чужаки, и поэтому она изучает новую игрушку.

А я… Я тоже игрушка? В какой-то мере, но любимая. Меня берегут и… да… мне не дадут всех ответов: боги не вмешиваются в дела людей, однако…

В уголке левого глаза статуи набухает алая слезинка. Она становится больше и больше, и когда она уже готова сорваться, я подхватываю ее на палец.

— Стой… — голос Вильгельма пробивается сквозь заунывный плач труб, а я слизываю божественную кровь, отворяющую врата.