Пентакль - Марина и Сергей Дяченко Страница 58

Сидела нежить на лесной поляне, Миллениум отмечала. Хоть и крещеный праздник, а все одно – событие немалое. Как такое пропустить? Съехались нечистые со всего района, «Мерседесы» и «Ауди» в сторонке спрятали, чтобы глаз случайный не смущать, бросили в снег шубы меха дорогого, открыли бутыли джина, виски откупорили.

Гуляй, упыры да потопельники, русалки да лешие! Однова не живем!

Спросить можно, конечно: отчего сила некрещеная на кочергах не прилетела и клубками не прикатилась, как ей испокон веку предписано? Почему виски с этикеткой черной, а не дедов первак? Э-э! Кто всякой роскоши с машинерией в придачу главный заводчик? Измыслил кто все? До сих пор бы люди добрые в наших краях на волах ездили, кабы черт не придумал паровоз. А уж насчет виски или, допустим, коньяка «Камю» и спорить нечего. Их, их затея! Хоть, прямо сказать, не всегда и плохая.

Гуляет сила вражья, пьет да закусывает в полную свою нечистую волю. Вот и полночь близко – близко, но не рядом. О чем бы еще потолковать? Обсудили уже все подряд: грехи людские, злодейства бесовские, шкоды ведьмины, чемпионат хоккейный.

– Так давайте я вам историю расскажу, – предложил Старшой Упыр, всей нечисти районной шеф и самого Люципера областного секретарь. – От деда ее узнал, когда еще пионером был.

– Опять соврешь, ой соврешь! – дружно заорала нежить, шефа своего куда как знавшая.

– Правду поведаю, не тонуть мне в болоте! – махнул синим кулачищем Упыр. – А если совру, то пить мне до остатка дней моих пекельных одну освященную горилку. Знатная, знатная история, доложу я вам. Здесь же и началась она, на этой поляне…

1

Стоял посреди поляны дед Мамай. Стоял – на панов офицеров поглядывал.

– Повесить бы тебя, сволочь кгасная! По всем пгавилам, на вегевке пеньковой да с мылом ваггавским, – мечтательно вздохнул ротмистр Клюке фон Клюгенау. – Жаль, вгемени в обгез. Шашкой пгидется.

– А и не придется, – весело подмигнул дед Мамай. – Ни вешать, ни рубить. Лучше езжай своей дорогой, пан пышный, под шабли славного отряда товарища Химерного. Не то до Страшного Суда жалеть станешь.

От такой наглости ротмистр чуть не застонал. Деду же как будто еще веселее сделалось. Стоял он в свитке старой, пояском кумачовым, революционным, подпоясанной, перед самой конской мордой, травинку в пальцах прокуренных вертя. Назад не отошел, напротив, ближе подступил.

– Красный подпевала, чаклун здешний, – пояснил хорунжий из местных. – Сильный чаклун! С нежитью знается, порчу наводит. Панов и священников на дух не переносит. Давно в Сибирь отправить хотели, только не вышло. Теперь же и вовсе – с красными снюхался, самому бандиту Химерному ворожит… А все ж таки, господин ротмистр, отпустили бы вы его подобру-поздорову! Мало ли?

– А не мало! – хмыкнул неукротимый дед Мамай. – Катитесь отсюда горшком да горошком, пока не передумал. Катитесь – и не оглядывайтесь.

– Онежане на рогах онучи сушили, – как обычно невпопад заметил белый с похмелья штабс-капитан Вершинин. – Ростовцы озеро соломой зажигали…

При этих словах Клюке фон Клюгенау понял, что стонать все-таки придется, хоть и по должности не положено. И вправду! Заблудились, приказ не выполнили, а тут этот дед!

– Мы в Малогоссии, штабс-капитан! – покосился он на безразличного Вершинина. – До Онеги и Гостова из гаубицы когпусной не добить!

– Ну, так чего, паны ахвицеры? – совсем обнаглел дед. – Распрощаемся по-доброму или как? Иначе устрою вам такой колоброд, чертям в пекле жарко станет.

– Ливны – ворами дивны, – согласно кивнул бескровным лицом Вершинин. – Кромы – ворам хоромы, Елец – ворам отец.

Не выдержал ротмистр фон Клюгенау – застонал.

Стояло над Украйной буйное лето 1919-го. Насмерть сцепился конный отряд ротмистра Клюке фон Клюгенау с боевой революционной частью товарища Химерного. Рубились, расходились по лесам и балкам, чтобы снова встретиться в лютой схватке. Имел приказ ротмистр – истребить красного командира со всем его войском, только не выходило никак. А тут три беды сошлись: заблудился отряд среди лесных тропинок, не похмелился штабс-капитан Вершинин, вдобавок красного шпиона поймали, ругайся теперь с ним! Подумаешь, дед Мамай! Хан, видите ли!