Абсолютная реальность - Алла Дымовская Страница 58

– Причем тут Пашка? – закашлялся Леонтий, едва переведя дух, его «думательный» орган выбрал все же реакцию радость-инфаркт, уменьшенную до степени изумления-спазма.

– Уж я не знаю, причем. Я-то точно не при делах. Но слышал, как он – намедни, давеча, вчерась, – то есть, примерно третьего дня, трепал языком. В зоне-VIP для приглашенных «по списку» гостей. Чего ж давали-то? Премьера какая-то. В Евразийском центре. То ли «Я люблю Мадрид», а может «Пороки Сан-Паулу», не-е-а, кажется «Грехи Арарата»… вроде. Пес их разберет. Я на минуту забежал, «сфоткаться» для еженедельника, представь, даже не помню название. Что я тебе рассказываю, ты и сам попадал много крат, то есть, многократно. Одним словом – толкотня.

– Ты про Дарвалдаева… начал? – подсказал возврат к теме Леонтий.

– Конечно. Он и вещал. Двум девицам. Модным таким, с крокодильими сумками, от «Эрмес», кажется… Новая вера. Новая вера. А может, новая эра. Нет… все-таки, вера. Если это не имя очередной постельной случайности. Хотя, вряд ли. С чего бы он о новой Вере, если тех навороченных девчонок решил кадрить – сейчас особенно хорошо клеить на потусторонние сущности. Еще что-то о гадании на компьютерной гуще – вводишь свои ФИО в программу, а она тебе твой гороскоп по цветам: синий, зеленый, черно-бурый, по дням раскладывает, «вконтакте» у него колдун знакомый завелся или Пашка сам хочет стать, я не разобрал. Но про новую веру – точно. Помню.

Это было уже кое-что. Это, возможно, было уже и что-то. Наперед трудно предсказать – Леонтий не первый день обитал в одном гуманитарном пространстве с Дарвалдаевым и потому знал: Пашка, как правдивый рассказчик – седьмой перевертыш, «слепая» печать, отдаленный слух, обошедший круг. Звон-то он, определенно, слышал, но давным-давно переврал, перебрал по косточкам, склеил обратно на свой лад и выдал отсебятину-чертовщину, имеющую только то сходство с оригиналом, каким обладает скверный постановочный кинотрюк «утрастрелецкойказни» с бессмертным репинским полотном. То есть – в основе обоих лежит все же одинаковое достоверное событие. И если добросовестно покопать, можно и до первичного зерна дойти.

– Ладно, бывай.

– Бывай и ты, – Леонтий из вежливости расплатился за себя и за того парня, тем более он был приглашающей стороной. Тем более, счет по нынешнему его карману выходил копеечный. В последний раз шиншилловая Пальмира таки сунула украдкой ему в карман кредитку, новенькую, золотую, банка ВКП(б), – шутка, конечно, – не стесняйтесь, а Филончику не обязательно знать. Так и сказала, ласково, – Филончику. Видно, догадалась, что при «чухонце» ему неудобно. Не то, чтобы – ни в чем себе не отказывайте. Но – не стесняйтесь, если накладные расходы. А они и были накладные – разве по своей воле понесло Леонтия в «Шоколадницу»? Джедая он до того месяца четыре не видел, и с легкостью пережил бы, не увидь еще столько же.

А вот Пашке надо было назначать встречу. Сказать-то легко! Во-первых, не факт, что Дарвалдаев вообще согласится, тот еще фрукт – из породы «если просят, гордо стой!», во-вторых, если и согласится через поклон и уговор, то вынет из Леонтия всю душу по молекуле своими «зачем, кому, почему, какой мой навар с этого будет». Как бы к нему зайти, так сказать с фланга? Или с тыла? В тактике военного маневра Леонтий был не силен. Но все же некоторая думка в направлении верном у него зародилась. Дарвалдаев был падок. На женский пол в «престижном» его оформлении. В отличие от Петьки-Мученика нравились Пашке не просто хорошо сложенные девицы и удавшиеся лицом, и даже не обязательно девицы – критерий отбора у возможного проповедника «новой Веры» сложился с годами несколько иной. Не зря Джедай упомянул в описании, что у внимательных Пашкиных слушательниц имелись «на руках» сумки марки «Эрмес», баснословно дорогой, с трудом добываемой, и вообще, что называется, «топ». Не оттого, что Джедай так уж интересовался сумочным вопросом, это была своего рода иллюстрация – в переводе: рядом с Дарвалдаевым, как всегда, набитые деньгами содержанки или действующие жены толстосумов, или, что случалось реже, самостоятельные начальницы и хозяйки деловых предприятий. Среди подобных девиц и дам он обычно и пасся, с переменным успехом, но не сдаваясь и не теряя надежды. На что? На взаимовыгодный брак, конечно. Единственно кому гордый Дарвалдаев готов был продаться в кабалу, так это не дивной женской красоте или беспредельной жертвенной любви, но исключительно длинному рублю – пардон, стойко конвертируемому доллару. А так – он свято хранил свою независимость, которой весьма тяготился, но никак не находилось достойной кандидатки, вернее, щедрой покупательницы на товар. Спонсорские деньги под весьма спорные пропагандистские, лекционные, издательские предприятия ему частенько выгадывать удавалось, п…добол он был отменный и головы морочить мастак, но вот постоянную спутницу-соратницу с раскрытым ему настежь кошельком Пашке повстречать пока не довелось. На то и собирался ловить корыстного карася Леонтий – ага! На Пальмиру, при шубке из шиншиллы, пока весна еще не грянула окончательно, вполне можно этак в расстегнутом виде на соблазнительные плечики, а нет – наверняка у параллельной феи еще много чего в гардеробе найдется, тот же «Эрмес», например. Он, Леонтий, подставится Пашке, будто посредник – старая знакомая, страшно красивая, кошмарно богатая, ужасно желает познакомиться, немедленно! Да и Пальмире трудно, что ли? Одна встреча. В конце концов, кому больше надо? Его, Леонтия, дело телячье, ему, в сущности, всякие течения – морские, литературные, молодежные, ах, да! религиозные, знаете ли, семь лет мак не родил, так и того-этого… «2012», слава богу, пока не наступило.

До пятницы время терпело. Обдумать. Продумать. Или даже раздумать, наконец, если по зрелом размышлении план ознакомительного опознания шиншилловой феей Пашки Дарвалдаева признан будет неудачным. Но за день до срока Х, то есть в четверг – как раз после дождичка, зарядившего с утра и еле-еле угомонившегося в тучках к обеду, случилось событие. Тревожное, серьезно выбившее Леонтия из намеченной колеи, в чем-то даже ошеломляющее и не укладывающееся никак в привычные ему оценочные границы человеческих поступков.

Он забежал домой, как обычно, к двум часам. Ну, да, и что? Мама мальчика Аркаши. Ему даже сомнительно повезло. Подкараулил у подъезда, она – из синего джипа, он – из серебряного Ящера, мечта! Привет – привет. Божественно выглядишь, соседка. Ладно врать, я даже не накрашена. Тебе и не надо. Слушай, мой Аркашка у тебя? – ??? – Это не вопрос, я говорю, мой Аркашка у тебя, эсэмэску сбросил, мамочка, у меня «зарез» по инглишу, или «разрез», короче, ему важно. У нас сам знаешь, джунгли и маугли, пусть у тебя перекантуется до вечера? Ты только покорми его – а я дам, чем, не переживай. Пойдем, пойдем. Макароны не вари, будет просить. Аркашка на диете, все время сидит сиднем, супчик, творожная масса – и все! Конфету шоколадную? Одну, не вздумай больше. Будет канючить? Ладно, две. Вот держи. Коробку. Спасибо тебе, сосед дорогой. Чмоки-чмоки. Ах!

Мальчик Аркаша и правда, засел в его холостяцкой гарсоньерке. Дело обычное. Леонтию он не мешал, наоборот, занятно было бы перекинуться парой слов. Но в тот «четверговый» день не удалось. Потому что, мальчик Аркаша оказался в квартире не один. То есть, обосновался он в углу, за шатким компьютерным столом в совершенном и отрешенном одиночестве, видимо – действительно зарез. Но на диване обнаружил себя еще один посетитель, никак не пересекавшийся с Аркашей, и – даже не обращавший в его сторону ни малейшего зрительного интереса. Посетитель высоко держал в руках раскрытую книгу, судя по толщине и строгой обложке – англо-богвестькакогоязыка словарь, и сосредоточенно изучал текущую страницу. Это был Костя Собакин, без сомнения. Непривычно молчаливый, подчеркнуто официальный, и вообще – какой-то не тутошний, не земной. Хотя бы оттого, что был он, что называется, «при костюме». Леонтий только однажды в жизни лицезрел Костю Собакина в деловом костюме, давно, на закате студенческой эры – именно в костюме, причем взятом под залог честного слова взаймы. Костя и отправлялся наниматься тогда на первую свою работу, переводчика и консультанта по разговорной безопасности, в то самое военное ведомство, название которого уже никогда не произносил вслух – говорил просто, в случае нужды: у меня на службе. Тот первый костюм был синий с лаковой искрой, синтетическая дешевка, трескучий нейлон, чуть разбавленный шерстью. Нынешний, серо-полосатый, как государственный флаг законспирированной бюрократической страны, наоборот, обличал хозяина своей дороговизной – Леонтий вдруг подумал: откуда такой? Не по рангу и не по карману. Впрочем, что он знал наверняка о Костином ранге и кармане? Обычно он видел друга облаченным в небрежные мешковатые джинсы, свитера только разнились, от степени торжественности случая и приема, но тоже зависти в Леонтии не пробуждали, Костя явно никогда не был им отнесен в разряд записных модников, а как раз наоборот – определен в категорию одеваемых женами равнодушников: «дали чистое, и ладно». А тут такой костюм! Может, даже от «Бриони». Очень качественный костюм. Леонтия явно зациклило – он пропустил, как Собакин поздоровался с ним. Пока его не вернул в реальность пистолетный хлопок мощно и с силой приведенного в закрытое состояние словаря англо-тарабарского языка.