Ружья еретиков - Анна Фенх Страница 58

Палач с горящим факелом двигался медленно, словно пробирался вверх по течению быстрой горной речки. Так же медленно он опустил факел в солому, и Рейхар вспомнил, как скомандовал «Огонь!» монахам-стрелкам, ожидающим его приказа.

С каждой прочитанной страницей запрещенной книги, с каждым порванным, разбитым или сожженным символом Мира, с каждым произнесенным или подуманным богохульством Рейхар все сильнее отягощал свою душу. Он тратил таящееся в ней отражение Мирового Света на диких тварей, которым Инквизиция давала шанс на очищение, но которые не принимали его, бежали его, проклинали его. Он тратил на них годы своей жизни.

Солома занялась. Виль зашевелился в цепях, открыл глаза и принялся отдергивать ноги от горящей соломы и бессмысленно дуть на поднимающийся огонь.

«Целься!» — велел Рейхар своим братьям, пока ноги сами несли его сюда. Только сейчас цель его жизни полно совмещалась со служением Церкви и Короне, только сейчас Рейхар понял, что все это время он жалел открываемых им еретиков, страдал вместе с ними, губил себя вместе с ними, но все ради того, чтобы их душа пела в огне.

Виль дергался и кричал. Огонь уже расцвел в ногах пророка, пожирал край одежды и трещал в сучьях.

«Пли!» — командовал Рейхар. Только теперь он смог признаться самому себе, что ради того, чтобы пророк Виль, странный больной мальчишка, ставший ему почти братом, смог увидеть Мировой Свет, чтобы он был прощен Господом, Рейхар готов потратить еще год жизни. Что он готов еще не раз рискнуть собственной душой, ради единого шанса спасти каждого из еретиков, их заблудшие ошибающиеся души.

Виль уже не кричал, он пел, и Рейхар узнал те яростно-истерические интонации, что слышал в ночь, когда в холодном доме мальчишку крутило судорогами на соломенном тюфяке и рвало пророчеством:

Боевая Гвардия тяжелыми шагами

Идет, сметая крепости, с огнем в очах,

Сверкая боевыми орденами,

Как капли свежей крови сверкают на мечах…

Виль пел, задыхаясь в дыму, хрипло кричал что-то еще, но в голосе его не было боли, только восторг, только радость и какое-то странное потустороннее упоение — не болью, но чем-то, что выше, что больше, чем-то, что недоступно огрубевшей в борьбе душе Рейхара.

Рейхар не покинул площадку даже когда погас огонь. После того как все разошлись, он еще долго сидел возле стены, положив ружье на колени, и смотрел, как дымится обугленное тело, которое он называл Виль, и понимал, что оно никогда не было Вилем. Что настоящий Виль сейчас видит все так, как оно есть на самом деле, слившись с Мировым Светом. Почему-то хотелось, чтобы пошел дождь. Рейхар давно не чувствовал сладковатого запаха паленых волос и горького запаха горелого мяса, но понимал, что сам весь пропах дымом.

— Здравствуй, брат, — сказал подошедший Рут, но интонация у него получилась вопросительная. «Все еще брат?» — словно спрашивал он.

— Здравствуй, брат, — ответил Рейхар, и маленький, крепкий, как крестьянский сын, Рут, облегченно улыбнувшись, сел рядом с ним. — Ты ошибался, брат.

— В чем же?

Рейхар вытер ладонь о край изнаночной стороны рубахи, затем отер этой ладонью лицо и долго молчал, огрубляя и приземляя чувства так, чтобы они уместились в слова.

— Ты говорил, что смотришь на то, как плоть твоих еретиков обращают в пепел, чтобы удостовериться, что не испытываешь радости от их мучений, но и не испытываешь жалости к диким тварям.

— Да, все верно, — кивнул Рут.

— Все верно, — повторил Рейхар. — Ты убеждал себя и убедил меня, что жалость непозволительна. Что жалость делает нас слабыми духом, что она может сломить нашу волю и подвести к предательству веры. Но ты ошибался, брат. Мой враг, ересиарх Руис Амена, не жалел своих людей, которых послал на штурм Трибунала, хоть знал, что это убийство, что это будет не схватка, но бойня, не поединок, но мясорубка. Он не жалел пророка Виля, вызывая у него кошмарные видения на потребу жаждущим откровений еретикам. Он не жалел никого, и этим он отличается от нас. Мы — слуги Господа, а не дикие твари без совести, без жалости и без души. И то, что мы делаем, мы делаем не ради себя, не ради Вожака и уж конечно не ради Всемогущего Господа. Мы делаем это из жалости, брат. Мы делаем это ради них. А жалость есть признак человечности, признак чистой души.

Рейхар кивнул в сторону огарков, увитых цепями.

— Нам говорили это много раз, брат, но мы не слышали. Мы сосредоточивались на работе — выгони тварь в пасть Псам, они растерзают ее, и тварь больше не смутит непорочное стадо. Но мы не видели, что растерзанная тварь становится такой же непорочной, как и стадо, что мы оберегаем. Я боялся, что я перестану быть Волком, если увижу, как люди, которых я любил, страдают в огне, в который я сам привел их. Что я стану хуже служить Ордену или не стану служить вовсе. Я тоже ошибался, брат. Теперь я понял. И мой страх заменило это понимание. Теперь я буду служить так, как и должно служить Волку Господа. Безупречно.

Рут помолчал, перебирая в пальцах четки, затем глубоко вздохнул:

— Ты прав, брат. Я не душой, только разумом вижу, что ты прав. Должно быть, ты лучший Волк, чем я. Я, как твой ересиарх, не жалею тех, кому суждено умереть. Вожак велел мне найти тебя, он хочет говорить. Ждет во дворе, где сегодня были твои стрелки.

Рейхар с трудом поднялся с земли:

— Тогда я пойду. Прощай, Рут.

— Убереги тебя Господь от вечной тьмы, брат, — послышалось в ответ.

Рейхар направился к Слепцу и только на полпути сообразил, что нужно было спросить Рута, как отстрелялись монахи и следует ли готовиться к поощрению или к наказанию. Но тревоги не было, оглушающая пустота заполняла Рейхара, и сейчас он с одинаковым равнодушием принял бы и похвалу, и порицание. Впрочем, выйдя во двор, Еретик бросил взгляд на бочки, служившие мишенями его стрелкам. Все, кроме крайней, что предназначалась ему, были разрушены несколькими выстрелами. Крайняя же, целая, казалась неуместной среди обломков.

— Сын мой, подойди ко мне, — позвал Вожак, и Рейхар послушно приблизился к слепому Генералу и преклонил колено. — Прости меня, Рейхар, я не мог оставить тебя здесь. Жошуа нужна была маленькая месть, иначе он мог бы затребовать большой.

— Я понимаю, святой отец, — равнодушно сказал Рейхар.

— Твой отряд показал себя превосходно, ты хорошо обучил их. Секретарь Короля удалился восхищенный. Изобретенная тобой тактика одиночной стрельбы имела успех и у Главного Инквизитора. Теперь начнется производство твоих ружей. Не слишком массовое, должен признать, но достаточное, чтобы снарядить несколько отрядов, подобных твоему. Главный Инквизитор предложил название «Святая полудюжина», он очень воодушевлен… Война, которую пророчил твой еретик, совсем близка, я вынужден признать, что ошибался, когда рассчитывал на еще несколько лет покоя.

— Его сожгли сегодня, — сказал Рейхар.

— Я знаю, — Слепец поджал сухие губы. — Я не рискнул принимать меры к его освобождению и передаче Ордену Волков до того, как Главный инквизитор одобрит ружья. Теперь мы имели бы простор для маневра, но Жошуа все предусмотрел. Если бы сегодня твои стрелки не поразили цели, мы в один день остались бы и без пророка, и без ружей. И тогда Волки были бы сражены. Я — Генерал, я должен защитить свой Орден, свое детище. Я должен был выбрать что-то одно. Я должен был решить — ты и ружья или больной мальчишка-пророк, и я поставил на тебя, мой мальчик.