Башмаки на флагах. Том 1. Бригитт - Борис Конофальский Страница 58

— Вижу, что отказ от должности ещё не все огорчения ваши? — продолжал поп.

— Конечно, не все, — продолжал Волков. — Также господин первый консул пишет, что не дождался от господина Фейлинга обещанного брачного контракта и послал ему письмо с напоминанием. На которое господин Фейлинг не соизволил ответить. Не соизволил он!

Волков потряс письмом так, будто этот клочок бумаги во всём виноват.

— Не понимаю, отчего вы так злы? — спокойно заговорил епископ. — Разве я вам не говорил, что они вами играют, хорохорятся, в барабаны бьют, флаги носят, но как только господин кот зашипел, так мыши попрятались в подпол. А кот даже и когтей, кажется, не показал.

— Бюргеры, — с презрением произнёс Волков. — Хоть и показывают себя благородными.

— Бюргеры, бюргеры, — соглашался епископ, — за ними каждое слово надо записывать и регистрировать в нотариальной книге и говорить через суд.

— И что же мне делать? Может, мне прийти сюда с людьми да зарезать мерзавца Фердинанда Фейлинга? А с совета города за нанесённое оскорбление потребовать компенсацию?

— Что ж, это было бы поучительно, — произнёс епископ, — и прибавило бы вам заслуженной славы, но сие вряд ли бы улучшило ваши отношения с городом. Бюргеры не очень любят, когда их первых горожан режут, и уж совсем не любят, когда с них трясут деньги. Знаете что… Отправьте своих бравых молодцов в трактир, а сами поезжайте ко мне, там и поговорим.

Волков молча поклонился ему, а епископ встал не без труда из кресла и сказал людям, что ждали его:

— Дети мои, сегодня более благословлять не буду, устал, уж простите великодушно, завтра приходите, обязательно всех приму.

«Отправьте своих бравых молодцов в трактир». Сказать сие легко, а вот заплатить за такую прорву людей и лошадей совсем не просто. Серебро извольте выложить. Хорошо, что братья Фейлинги поехали к родителям спать, но даже так Волкову пришлось раскошелиться на талер. Деньги, деньги, деньги. За каждый шаг ему приходилось платить. Он передал монету Максимилиану, а сам скоро уже был в доме епископа.

Монашка, на удивление не старая и миловидная, сказала:

— Постелю вам в ваших покоях, господин.

Да, у него уже были тут покои.

Вскоре ему сообщили, что епископ вернулся и зовёт его к ужину.

Повар у епископа был хорош, Волкову принесли на ужин половину жареной утки в меду, а вот старый поп ел варёную постную телятину с брусникой. Волков пил крепкий вермут из погребов епископа, сам же епископ пил воду с мёдом.

— Не время злиться, — рассуждал отец Теодор. — Не время растить и лелеять обиды.

— Надобно случившийся позор обернуть к себе в выгоду?

— Именно, молодец вы, коли так думаете.

— Это не моя мысль, — отвечал Волков.

— А чья же? — заинтересовался поп.

— Одной женщины, что живёт при моём доме.

— Женщины? — епископ, кажется, удивился. — А не той ли рыжей госпожи Ланге эта мысль, что компаньонка вашей супруги?

— Именно её, и она уже не компаньонка моей жены, она ключница моего дома.

— Не компаньонка? — епископ стал серьёзен. — Потому что вы делите с госпожой Ланге ложе, жена с ней перестала водить дружбу?

— Не только, жена перестала водить с ней дружбу, потому что госпожа Ланге донесла мне, что меня задумывают отравить.

— Ах, это. Да, я помню о том подлом деле, помню, — говорил епископ, беря кусочек телятины и макая его в брусничный соус. — И значит, она умна, красива и предана вам, эта госпожа Ланге?

— И красива, и… Даже, кажется, слишком умна. И, возможно, предана. Она со мной ласкова.

— Но как вы умудряетесь держать в доме двух столь своенравных женщин?

— Дочь графа мной пренебрегает и не желает меня к себе допускать; смешно говорить, но иной раз мне приходилось брать собственную жену силой. В дни, благоприятные для зачатия, мне было не до церемоний. А когда жена не допускала меня до себя, госпожа Ланге ждала меня.

— Так и не корите себя за то, — спокойно сказал поп. — Холопы, бюргеры, мужики и даже женщины иной раз и забывают свои обязанности перед Богом и людьми, так рыцарство для того и надобно, чтобы принудить их к должному. Пусть даже и силой. А жена пусть сама себя корит за свою холодность.

Святой отец отпил из тяжёлого серебряного кубка медовой воды, рука его старческая при этом не была тверда.

— Но зато теперь вы рады, ваша жена обременена.

— Свершилось, на Господа и деву Марию уповаю, что всё разрешится к благополучию моему. Только вот не об этом всём сейчас думы мои.

— Знаю, знаю, — сказал епископ, — но всё это негодное дело с вашим назначением на должность и со свадьбой я предвидел. Знаете, как говорили пращуры наши: «Предупреждён значит вооружён». Вот и я подготовился. За позор с отказом от должности мы с совета спросим, а вот свадьбе быть.

— Нет-нет, — сразу сказал Волков, — с подлыми Фейлингами знаться более не желаю. Оскорбления этого им не прощу.

— Негодование ваше обосновано, но выводы ваши поспешны, не с Фейлингами будет свадьба.

— Не с Фейлингами? А с кем же?

— К завтраку будут ко мне гости, бургомистр и ещё один человек. Зовут его Кёршнер, — поп смотрел на Волкова и улыбался. — Что, вам не по душе его имя?

Волков ничего не ответил. А святой отец продолжал:

— Да, вы правы, он из мужиков, из скорняков и кожевенников. Его папаша поначалу вонял мочой так, что рядом нельзя было стоять, хоть из храма его гони. Но он уже тогда… а было это, кажется, — старик на секунду задумался, — кажется, лет тридцать назад. он был очень богат. Однажды приносит ко мне мешок, сам разодет в парчу и бархат. Облился благовониями так, что не знаю даже, что хуже, моча или тот его запах, и говорит: отец мой, примите в дар. Я уже и обрадовался. Думаю, в мешке талеров двести, не меньше, как раз мне крышу на соборе после бури перекрыть. Беру, а мешок-то тяжёл, открываю, а там одно золото: гульдены, кроны, флорины папские. Поблагодарил его, конечно.

— И сын его стал ещё богаче? — догадался Волков.

— Десятикратно. Его отец, разбогатевший на поставках кожи для войны, ещё и красильни открыл. К вони скорняцкой привык, так и вонь от красилен не страшна. А у нас вся ткань в графстве красилась мужичьём только в коричневый цвет, а у него были и красные, и зелёные краски, и горчичные, вот тут он уже и озолотился. Умные люди говорят, что у него пятьдесят тысяч десятин земли и мужиков полторы тысячи в крепости, может, и побольше, чем у графа, и всякое другое имущество в большом множестве и что стоит оно сто пятьдесят тысяч гульденов. А нотариусы говорят, что и все двести.

— И мочой он уже не воняет? — произнёс Волков заинтересованно.

— Никто этого уже не заметит, даже если это и так. Но он так и не смог стать своим в городе. Местные нобили его к себе всё еще не принимают.