Посол Господина Великого - Андрей Посняков Страница 57

Тут же и тронулись, квасу только баклажку взяли в дорогу. Хороший квасок, забористый. Мужик кривой продавал. Олег Иваныч отпил, губы рукавом вытер, крякнул довольно. Поехали вдоль стены, потом свернули к лесу. В посаде дальнем около избы одной, приземистой, бабы на лавках сидели, от солнца щурясь. Одеты ярко — платы узорчатые, сарафаны алые. Сами — набелены, начернены, нарумянены.

Олег Иваныч с Харламом — он у мужиков за старшего был — о-дву-конь ехали, а Онисим с Епифаном — в телеге. Рогожки хозяйские продали выгодно да подкупили кой-чего из товару кузнецкого, теперь радостно возвращаться было. Бабы, что на лавке сидели, как Епифана увидели, закричали что-то. Епифан отвернулся сразу — не видит будто, да и глуховат вроде как, — проехали. Бабы-то — Олег Иваныч заметил — кто такие: по виду-то и не скажешь. Крашены вроде, да одеты бедновато — хотя и ярко. Сарафаны-то из холста сермяжного, ягодой крашенного, такой в воду макни только — сразу краска слиняет, то есть — сок ягодный. Да посад, что проезжали, — тот еще. Избенки все покосившиеся, соломой крытые, заборы кривенькие, серые — нет, не пахло тут и близко богатством каким да румянами.

Уже как в поля выехали — спросил Олег Иваныч Епифана про баб-то. Епифан кваском подавился. Отрыгнув, рукой махнул да краской залился. А эти-то — Харлам с Онисимом — заржали враз, что твои кони! Епифан еще больше смутился. Он ведь только в битве храбр был да с бабами. А Харлам с Онисимом все больше над Епифаном изгалялись, подшучивали. Онисим даже наизусть чел что-то из номоканона — епитимейника — недаром староста. Слыхал про сию книжицу и Олег Иваныч, от Гришани еще. «Некоторая Заповедь» — один епитимейник назывался, который у Гришани был, — но много и других имелось. Епитимию — покаяние — налагали за прелюбодейства всякие. Типа:

А се грехи:

Прелюбодеяти в руку или во ино что от своея плоти.

Аще кто блуд сотворит со скотом.

Аще лазит жена на жену прелюбодейства для,

Аще лежати створит блуд жена сама в ся,

Или древом, или инем чим…

Гришаня-то епитимейник тот подале от глаз людских прятал. А эти-то наизусть шпарили, смеяся.

— О совокуплении, — нарочито гнусавым тоном рек Онисим: — Аще коя жены дитя родит, не совокуплятися с нею мужу сорок ден. Аще ли нетерпелив, то двадцать ден. Аще ли вельми нетерпелив, то двенадцать дней удержатися… Ты-то как у нас, Епифане? Вельми нетерпелив?

— Да ну вас, срамников, — отмахнулся вконец изведенный Епифан. Повернулся к Олегу Иванычу, поведал вкратце, что там за бабы к нему на посаде цеплялись.

— То гулящие жёнки, да и слободка такая же… Однако я уж три лета как там не бывал…

— Ага, «не бывал», — усмехнулся в усы Харлам. — А кто на той седмице шлялся?

— И не туда вовсе. Хозяин, Силантий Акимыч, за брони чинить послал, на Кузнецкий. За тем и ездил…

— И чрез трое ден вернулся.

Проехав поля, в лес въехали. Синий лес, буреломистый, страшный. Черным местные тот лес прозывали. Самое пристанище для разного нехорошего люда. Харлам на солнце покосился задумчиво — садилось солнце-то, вот-вот за дальнюю рощу закатится. А темнеет быстро — не лето, чай.

Подогнали коней, прикрикнули.

— Посматривай, Олег Иваныч, — предупредил Харлам, настороженно к чему-то прислушиваясь. Онисим с Епифаном вытащили из-под сена кривые татарские сабли. Кровавым светом вспыхнули клинки в лучах заходящего солнца. Где-то — казалось, рядом — заржали кони.

— Неужто не пронесет в этот раз, Господи? — шепотом произнес Харлам и перекрестился.

Ржание доносилось слева, из сосняка. Нет, вот и справа, за буераками… и сзади, с орешника… от болотины…

Впряженная в телегу пегая кобыла вдруг встрепенулась, словно почуяла волка. Остальные кони обеспокоенно прядали ушами. Узкая дорога впереди, казалось, проваливалась, исчезая в заросшей чертополохом и кустарником балке, темной из-за вплотную обступивших ее сосен. Не лежало почему-то сердце у Олега Иваныча к этой балке, ох, не лежало!

Однако — ехать-то надо было. Вот и поехали. А кругом кусты, сосны, темень! Вороны каркают!

Едва спустились вниз, на тебе — прямо поперек дороги лежало дерево. И не поймешь — то ли само упало, то ли помог кто. Рядом, прямо на повороте, росла сосна с большими сучковатыми ветками — старая, корявая, мощная. С одной из веток, ближе к вершине, свисала вниз… то ли вожжа, то ли веревка. То ли вообще чьи-то кишки…

Кивнув на лежащее дерево, Харлам обернулся к тележным:

— Убирайте тихохонько. А ты, Олег Иваныч, ежели что — скачи без огляду, мы прикроем. Никак невозможно, чтоб с тобой случилось что, никак… Ага, глянь-ка!

Олег Иваныч уже и сам увидел. Впереди, из-за черемуховых зарослей, показалась вдруг хрупкая фигурка подростка в черной монашеской рясе, подпоясанной простой веревкой, и в черном же клобуке, низко надвинутом на глаза. Длинные, давно не мытые волосы парня свалялись, лицо было покрыто пылью, глаза настороженно осмотрели обозников.

— Чьих будете, люди добрые? — поклонясь, мальчишка подошел ближе.

Ничего вроде особенного не спросил, даже кланялся вежливо. Но… как-то не так… С вызовом каким-то, нахраписто, вроде как издевательски даже! А глаза-то, глаза — так и зыркали!

— Чьих будем — не твое дело, — тронув поводья, Олег Иваныч подъехал ближе. — А вот ты-то кто?

Мальчишка вдруг вздрогнул и внимательно всмотрелся в него. Что-то промелькнуло в темных глазах парня — узнавание, удивление — что-то… Так и стоял он молча. Пялился, удивленно хлопал ресницами.

— А ну, лови его, ребята! — спрыгивая с коня, неожиданно крикнул Харлам.

Епифан с Онисимом, бросив дерево, рысью ломанулись к мальчишке.

Усмехнувшись, тот быстро отпрыгнул в сторону, к корявой сосне и, когда казалось, что вот-вот дотянутся до него цепкие руки преследователей, схватился за свисавшую вниз веревку, дернул… И вмиг оказался на вершине!

Постоял на ветке, рукой махнул, крикнул:

— Езжайте, мужики, с миром! — Постоял немного, улыбнувшись, добавил: — И ты езжай, господине! Помни русалии да молись Яриле за Степанку.

— Какому, к бесу, Яриле? Да за какого Степанку?

А мог бы и не спрашивать Олег Иваныч. Не было уж на сосне никого. Только где-то неподалеку заржали-затопали кони. И стихло все, словно привиделось. Ни коней, ни ржания, ни мальчишки в рясе.

— Чудны дела твои, Господи! — покачал головой Харлам. — Я-то уж думал — биться придется. Угодил ты, господине, разбойникам!

— Что за разбойники такие? — переспросил Олег Иваныч, очень его интересовал вопрос — чем это он им угодил.

— Язычники то, — пояснил с телеги Онисим. — Из-под Твери откель-то пришедцы, с весны еще, с маю. Вот эдак высматривают да имают конного-пешего, а уж опосля в жертву Яриле богомерзкому приносят в капище своем поганом. А капище-то — тут, за болотиной где-то. Так люди сказывают!